В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

Маіорша размѣшала въ стаканѣ съ водой немного вина и сиропа и, отвернувшись, подала ребенку. Это освѣжающее питье она предлагала иногда бѣднымъ утомленнымъ путникамъ, заходившимъ въ монастырское помѣстье, почему бы не предложить его чужому ребенку, съ которымъ такъ дурно поступилъ сынъ хозяина этого дома?… A онъ, очевидно, очень страдалъ отъ солнечнаго жара и душевнаго безпокойства, – тотчасъ же обѣими рученками взялъ у нея стаканъ и жадно выпилъ все до капли!… Потомъ малютка поднялся на цыпочки и протянулъ рученки, чтобы обнять чужую женщину, что онъ обыкновенно дѣлалъ со всѣми, кто доставлялъ ему какое-нибудь удовольствіе, но она этого не замѣтила. Она отставила пустой стаканъ и взяла съ гвоздя щетку, чтобы вычистить голубую кашемировую куртку отъ сѣна, соломы и пыли. Она еще разъ вытерла ему лицо мокрымъ полотенцемъ, но не коснулась его чудныхъ золотистыхъ кудрей, намокшихъ отъ пота и прилипшихъ ко лбу.

Кто видѣлъ когда нибудь эту женщину такой неувѣренной!… За самой тяжелой работой ея сильныя движенія никогда не теряли спокойной увѣренности, а теперь она пролила воду и щетка два раза выскользнула изъ ея рукъ на полъ. Она молча и торопливо толкнула ребенка къ двери и вышла съ нимъ въ переднюю.

Въ это время на скрипящихъ ступеняхъ лѣстницы послышались тяжелые мужскіе шаги и въ полусвѣтѣ лѣстницы появилась сѣдая стриженая голова совѣтника.

– Э, чортъ возьми! У тебя гости, какъ я вижу, – вскричалъ онъ, еще не поднявшись на послѣднюю ступеньку. Трудно было ему подниматься на лѣстницу, – онъ совсѣмъ запыхался. Но когда онъ вошелъ въ переднюю, онъ представлялъ олицетвореніе силы и дикой энергіи. Только на лицѣ остались слѣды времени, – густыя ли брови очень разрослись или глаза глубоко впали, только они не имѣли ужъ прежняго дерзкаго и высокомѣрнаго взгляда, – они сверкали, какъ искры изъ-подъ пепла.

Такимъ пылающимъ взглядомъ окинулъ онъ маленькаго Іозе, который робко отступилъ передъ этимъ человѣкомъ, съ рѣзкимъ грубымъ голосомъ, и обѣими рученками ухватился за руку своей спутницы, которую она, выходя изъ комнаты спрятала въ складкахъ платья, какъ бы не замѣчая, что ребенокъ искалъ ее.

– Чей это мальчикъ? – рѣзко и сурово спросилъ совѣтникъ у сестры.

– Почемъ я знаю? – отвѣчала она, пожимая плечами и прямо, не моргая, глядя въ его сверкавшіе глаза. – Я шла въ свою комнату и услыхала на чердакѣ дѣтскій крикъ, – твой Витъ забавлялся и заперъ чужого ребенка въ нашу кладовую.

– И за это ты его такъ обидѣла? – прервалъ онъ ее, внѣ себя отъ бѣшенства и огорченія.

– Обидѣла? – повторила она съ холодной ироніей. – Я отсчитала ему заслуженные имъ двадцать пять ударовъ и нахожу, что это вполнѣ справедливо, – прибавила она со свойственной ей энергіей.

Это невозмутимое спокойствіе заставило совѣтника придти въ себя; онъ почувствовалъ, что благодаря этой вспышкѣ онъ потерялъ такъ долго удерживаемое имъ превосходство надъ ней. Онъ сдержался и сказалъ раздраженно: „такъ строго наказывать моего ребенка я не позволяю даже себѣ самому!”

– Къ его вреду! Изъ мальчика никогда ничего путнаго не выйдетъ!…

Никогда еще во всю свою жизнь не подвергала она своего брата такой неумолимой критикѣ, – она очевидно не владѣла собой.

– Это твое мнѣніе, Тереза? – спросилъ онъ язвительно. Его загорѣлое лицо покраснѣло отъ гнѣвнаго удивленія, но онъ не вспылилъ, и только на губахъ его играла злая насмѣшливая улыбка.

– Было бы ужасно, еслибы и мой сынъ бѣжалъ съ танцовщицей ночью въ непогоду.

Маіорша молчала. Она стиснула зубы и быстрымъ движеніемъ вырвала свою руку у Іозе.

Совѣтникъ видѣлъ это и, насмѣшливо улыбаясь, проводилъ загорѣлой рукой по своей рѣдкой бородѣ.

– Я уже давно вижу, что мой Витъ тебѣ не по вкусу, – продолжалъ онъ. – Онъ уменъ не по лѣтамъ, у него очень твердая воля, и онъ, какъ истый Вольфрамъ, не привыченъ къ лести и нѣжностямъ… Такая дрянь, какъ этотъ, – онъ указалъ на Іозе, – тебѣ больше нравится, не правда ли?… Гмъ, женское воображеніе всегда занято. Чортъ знаетъ, что ты въ немъ видишь…

– To, что онъ есть – ребенка чужихъ людей, – отвѣчала она съ тѣмъ же неподвижнымъ взглядомъ; но она тяжело дышала и въ ея звучномъ голосѣ слышалось раздраженіе хищнаго звѣря.

– Само coбoй разумѣется, что онъ ребенокъ чужихъ людей, вѣдь у насъ Вольфрамовъ нигдѣ нѣтъ ни капли родственной крови, – какъ бы вскользь замѣтилъ онъ. – Я говорю только, такъ какъ тебѣ мой Витъ не нравится, что у тебя своего рода идеалъ, къ которому подходитъ этотъ бѣлокурый мальчишка. Какъ онъ попалъ въ мой домъ и сюда, не черезъ тебя развѣ? He свалился же онъ съ неба?

– Витъ привелъ его сюда…

– Витъ, всегда и вездѣ Витъ! Бѣжняжка во всемъ виновенъ, его бьютъ за это, а мальчишка конечно невинный агнецъ. Какъ ты попалъ въ домъ? – Гнѣвно, не владѣя болѣе собой, крикнулъ онъ мальчику, который въ страхѣ отступилъ и молчалъ.