В доме Шиллинга (дореволюционная орфография)

Они почти не разговаривали, но ихъ взаимныя сужденія другъ о другѣ смягчились. Онъ понималъ, что имѣетъ дѣло съ загадочной натурой, которая не поддавалась его наблюденіямъ, а иногда внезапно обнаруживала странныя загадочныя черты. Когда онъ отводилъ взоръ отъ постели больного, то ему казалось, что онъ видитъ сонъ. Казалось, гномы щедрой рукой разсыпали здѣсь цѣлый дождь своихъ подземныхъ сокровищъ, чтобы окружить прекрасную женщину холоднымъ блескомъ, такъ сверкали драгоцѣнныя каменья на всѣхъ принадлежностяхъ туалетнаго стола, даже на самомъ маленькомъ стаканчикѣ сверкали рубины, точно изъ полускрытыхъ глазъ домового. А воздушное облако бѣлыхъ кружевъ съ чуднымъ узоромъ изъ листьевъ и цвѣтовъ, спускавшееся надъ бѣлымъ атласнымъ одѣяломъ и кружевными наволочками, блестящія цвѣтныя цыновки на паркетѣ, дорогая мебель, такъ воздушно сдѣланная, какъ будто на ея шелковыхъ подушкахъ должны были сидѣть только феи, все это было привезено изъ-за морей съ роскошно отдѣланной виллы плантацій, чтобы сдѣлать нѣмецкій домъ сколько нибудь уютнѣе и пріятнѣе для избалованной дочери юга.

Для донны Мерседесъ утонченная роскошь была, очевидно, необходима, какъ воздухъ; это былъ элементъ, въ которомъ она находилась съ минуты своего рожденія и жила, балованная и лелѣянная; и эта самая женщина въ минуты опасности не подумала даже укрыться въ свое безопасное помѣстье, а бросилась въ центръ ожесточенной борьбы; изнѣженное ухо не испугалось пушечной пальбы и научилось слушаться грубой команды, нѣжныя ноги ходили по терновнику и колючимъ кустарникамъ, тонкія, украшенныя кольцами руки крѣпко сжимали смертоносное оружіе, а постель съ атласными одѣялами была замѣнена жесткой землей съ грубымъ солдатскимъ плащемъ, и вмѣсто кружевного полога надъ отдыхающей у бивачнаго огня разстилалось покрытое тучами небо.

Да, она была безпощадна и неумолимо жестока къ своему собственному изнѣженному тѣлу, когда дѣло касалось великаго вопроса, передъ которымъ она стояла съ неумолимой фанатической ненавистью къ тѣмъ, которые „безо всякаго на то права“ стремились достигнуть достойнаго человѣка существованія. „Люди?!“ воскликнула она недавно съ оскорбительной насмѣшкой въ разговорѣ о возмутившихся неграхъ, можно было тогда подумать, что она принадлежитъ къ числу тѣхъ жестокихъ владѣтельницъ плантацій, которыя вмѣсто подушекъ для булавокъ употребляли тѣло своихъ рабынь, a между тѣмъ она такъ кротко и ласково говорила всегда съ Якомъ и Деборой. Изъ этихъ ли гордыхъ устъ исходили такіе нѣжные звуки?… Дебора съ испуга и огорченія сама захворала; она лежала въ дѣтской и съ какимъ-то ребяческимъ страхомъ отказывалась принимать прописанное ей лѣкарство. Баронъ Шиллингъ слышалъ, какъ заботилась о ней Мерседесъ, какъ кротко и съ какимъ неистощимымъ терпѣніемъ уговаривала ее; она даже не допускала, чтобы кто нибудъ, кромѣ ея самой подавалъ пищу или поправлялъ постель „старой вѣрной служанкѣ“.

Она явно выражала ненависть къ Германіи, съ тѣхъ поръ, какъ ступила на нѣмецкую почву и дышала нѣмецкимъ воздухомъ, но она читала и покупала почти только нѣмецкія книги; на роялѣ лежали Бахъ, Бетховенъ и Шубертъ, а различныя рукописи на ея письменномъ столѣ доказывали, что и писала она преимущественно на нѣмецкомъ языкѣ… Къ этому рабочему столу баронъ Шиллингъ подходилъ только тогда, когда который нибудь изъ докторовъ сидѣлъ подлѣ него, прописывая рецептъ. Тамъ шопотомъ говорили о состояніи маленькаго паціента иногда, можетъ быть, долѣе, чѣмъ нужно, такъ какъ оконная ниша съ зеленой шелковой гардиной была въ высшей степени интересна. Донна Мерседесъ и на этомъ ограниченномъ пространствѣ воспроизвела маленькій уголокъ своего американскаго отечества.

Тутъ висѣлъ написанный масляными красками портретъ ея матери гордой испанки, такой же поразительной красавицы, какъ ея дочь, съ распущенными „цыганскими волосами“, подобранными на вискахъ жемчужными нитями, съ гибкой, стройной, но величественной фигурой, одѣтой въ бархатъ фiолетоваго цвѣта; жемчужныя застежки схватывали тамъ и сямъ тяжелыя складки, а на плечахъ, гдѣ небольшія рукавчики оттѣняли чудныя, точно мраморныя руки и шею, прицѣпились блестящія бабочки, готовыя, казалось, каждую минуту вспорхнуть. Да, олицетвореніемъ высокомѣрія была эта вторая жена, которая сумѣла завладѣть величественно прекраснымъ маіоромъ Люціанъ послѣ того, какъ онъ потерпѣлъ крушеніе въ своей жизни… Его фотографiя висѣла подъ ея портретомъ, а подлѣ него сынъ его Феликсъ; оба портрета были окружены небольшими прелестными акварельными ландшафтами, видами люціановскихъ владѣній до начала войны. А на письменномъ столѣ, среди драгоцѣнныхъ бездѣлушекъ въ овальной бронзовой рамѣ стоялъ портретъ молодого человѣка, очень красиваго, но безъ всякаго выраженія въ лицѣ.