В доме своем в пустыне

Слепые пальцы ныряют в темноту коробки — как в тот мешочек с буквами словесного лото, помнишь? Тебя всегда злило, что я могу вытащить «С», и «Л», и «Т», и «О». Ты помнила все слова, но мои пальцы лучше находили нужные буквы.

Я УЖЕ РАССКАЗЫВАЛ, ЧТО МЕНЯ

Я уже рассказывал, что меня назвали в честь Дедушки Рафаэля, отца Матери, который повесился на балке своего коровника, оставив по себе такие огромные долги, что это могло показаться расчетливой местью, и столь принципиальный вопрос, что это могло показаться продуманной провокацией.

— Что ты так волнуешься, Рафауль? — сказала сестра. — Это всего лишь вопрос количества. Когда барабан заполняют шестью пулями и выстреливают себе в голову одной из них, это называется самоубийством. Когда в барабан кладут всего одну пулю, это называется русской рулеткой. А когда кладут четыре? Или две? А когда вкладывают одну пулю в барабан, рассчитанный на тысячу? Что тогда? — У меня нет ответа. Я молчу. — Кстати, Рафауль, а что с тобой?

Когда Бабушка или Мать спрашивают меня: «Что с тобой, Рафаэль?» — я всегда вздрагиваю, но сестра — это другое дело. Когда-то мы играли с ней в «пять камешков», а сегодня она развлекает меня, запоминает для меня и насмехается надо мной.

— Со мной все в порядке, — отвечаю я. — Я осторожен. Я не засыпаю рядом с танками, не дразню племенных быков, не ставлю ловушек для кротов и не глажу платья своих подросших дочерей. Так что же может со мной случиться?

И ты улыбаешься, и отпиваешь глоток чая с лимоном, и говоришь:

— Я тоже, как ты, я тоже осторожна. — И замолкаешь.

— Время от времени я кого-то встречаю, влюбляюсь, решаю выйти замуж, а потом, в последнюю минуту, опять отменяю свадьбу, — говорю я безжалостно от ее имени. — Она продолжает молчать. — А почему, собственно, ты с ними так поступаешь? Ты ведь сама говоришь: они знают, что их ждет, и нечего мешать им, если они обязательно хотят покончить жизнь самоубийством. Дай Бог каждому мужчине такую понятливую жену.

— Зачем ты так поступаешь со мной? — взрывается она, подчеркивая «ты» и «со мной».

— Как — так?

— Почему ты толкуешь все так буквально? Я тоже выросла в этом доме. Ты что, думаешь, только ты рос самым лучшим способом, каким может расти мужчина?

Теперь и я замолкаю, и она молчит. Зачем говорить, когда все слова известны?

КТО СКАЗАЛ И КОМУ?

Кто сказал и кому: «В моем возрасте уже приятно сознавать, что в доме есть кто-то старше тебя?»

Кто сказал и кому: «Если я научусь читать, она перестанет читать мне книги».

Заполни пропущенное: «Мне достаточно посмотреть на эти мои пальцы, которые гладили его, коснуться своей шеи, которую… его губы» — и они хором восклицают: «Целовали… целовали…»

Дополни предложение: «Мы, мужчины, должны помогать друг другу против женщин, что, только…» — и они смеются, и десять рук барабанят по десяти коленям, и они хором восклицают: «…что, только женщины должны помогать друг другу против нас?»

Дополни предложение: «Я жду не потому, что у меня есть терпение, я жду, потому что у меня нет…» — и все поднимают головы и заходятся от смеха: «Я жду, потому что у меня нет выхода».

И вдруг, в этой буре хохота, слышится — вдруг — тоненький, дрожащий голосок Рыжей Тети: «А кто сказал кому…»

— Хорошенько подумай сначала, что ты хочешь спросить, — сказала Бабушка.

— Пусть спрашивает, пусть спрашивает! — закричала моя сестра.

— Кто сказал кому, — спросила Рыжая Тетя, — ты пойдешь к нему и сделаешь все, что ты должна?

Стало совершенно тихо.

— Как это так, что никто из вас не знает ответа? — И после короткого ожидания добавила: — Подсказать вам? — И поскольку все продолжали молчать, прошептала: — Вы все знаете, и ни одна из вас не отвечает.

Черная Тетя сказала:

— Хватит. Она снова испортила нам игру.

И Большая Женщина встала, и разошлась по своим комнатам, и улеглась на пять своих кроватей, натянула пять одеял на пять подбородков и притворилась спящей.

Потом я услышал, как снаружи погудела машина и Черная Тетя поднялась и вышла, и тогда я прокрался к тебе и прошептал, что знаю секрет про Рыжую Тетю.

— Какой секрет?

— Я видел ее у Авраама.

— Ну и что?

— Она любит его. Она сидела на нем и обнимала его руками и ногами.

Моя умненькая маленькая сестричка сбросила одеяло и уселась на кровати.

— Мне страшно за тебя, Рафауль, — сказала она. — Ты все время что-то такое слышишь и видишь. Что будет, если в один прекрасный день ты еще и понимать начнешь?

— Мне достаточно, что я видел, — сказал я. — То, что я видел, я помню и знаю. Зачем мне еще понимать, а? Если я пойму — я забуду.

ШЕСТЬ ЛЕТ

Шесть лет подряд мы каждый Божий вечер расстилали подстилки и делали «массаж». А потом Мама, и Бабушка, и обе Тети стали спорить, то ли я стал слишком тяжелый, то ли слишком неловкий, то ли слишком злобно по ним ступаю. Но что бы там ни было, прикосновение моих ног перестало доставлять им удовольствие, и однажды, когда я вошел в комнату с подстилками и снова принялся ходить по их спинам, Мать вдруг перевернулась и сообщила мне, что они решили прекратить эти занятия.