В доме веселья

Селден по-прежнему стоял около нее, облокотившись на каминную полку. Оттенок отчуждения все сильнее проявлялся под непринужденной простотой его манер. Эгоцентризм Лили не позволил ей сразу принять это, но потом, когда ее сознание снова выпустило жадные щупальца, она увидела, что ее присутствие становится для него в тягость. Такая ситуация могла быть спасена только мгновенным всплеском чувств, а Селдену явно не хватало накала, чтобы спровоцировать этот всплеск. Она уже давно миновала период вежливой взаимности, когда каждое проявление чувств должно быть точно пропорционально эмоциям, которые их вызвали, когда избыточная страстность порицается. Но одиночество охватило ее с удвоенной силой, когда Лили осознала себя навсегда изгнанной из сокровенных глубин души Селдена. Она пришла к нему без определенной цели, ведомая простым желанием увидеть его, но и сокровенной надеждой, которая проявилась лишь сейчас, внезапно содрогнувшись на дне сердца в предсмертной конвульсии.

— Мне надо идти, — повторила она, привстав из кресла. — Но может быть, мы не слишком скоро увидимся снова, и я хотела бы сказать, что никогда не забуду того, о чем вы сказали мне в Белломонте, а порой, когда я будто бы совсем далека от того, чтобы помнить ваши слова, они помогают мне и удерживают от ошибок, не дают превратиться в то, чем многие меня считают.

Пытаясь навести порядок в мыслях, чтобы высказаться предельно ясно, Лили чувствовала, что не может оставить его, не попытавшись еще раз объяснить ему, что она спасла себя от возможного падения.

Пока она говорила, выражение лица Селдена изменялось. Лицо его еще пыталось скрыть эмоции, но осторожность уступила место кроткому пониманию.

— Я рад услышать от вас все это, но что бы я ни сказал — мои слова ничего не меняют. Возможность перемениться — в вас самой и всегда там пребудет. И раз она с вами, то какая разница, что думают другие, вы ведь уверены, что ваши друзья всегда вас поймут.

— Ах, не говорите — не говорите, что сказанное вами ничего не изменило. Мне кажется, вы убиваете меня, оставив наедине с этим миром.

Она встала и стояла пред ним, полностью собравшись, ибо нечто внутри подсказало, что это кульминация их отношений. Осознание его смутно угаданной неприязни исчезло. Хочет он того или нет, но он должен увидеть всю ее, прежде чем они расстанутся.

Голос ее окреп, она серьезно смотрела ему в глаза, продолжая:

— Раз или два вы дали мне шанс бежать из моей жизни, и я отказалась, отказалась потому, что струсила. Потом я поняла свою ошибку — поняла, что никогда не буду счастлива тем, что радовало меня прежде. Но слишком поздно, чтобы вновь обрести счастье; вы осудили меня — я поняла. Поздно, чтобы стать счастливой, но не поздно опереться на мысль — чего я лишилась. Это все, ради чего я жила, — так не забирайте и это теперь! Даже в самые худшие времена вы были мне светом в конце туннеля. Иные женщины сильны вполне, чтобы быть довольными собою, но мне нужна помощь вашей веры в меня. Возможно, я смогла бы сопротивляться великому искушению, но разрушили бы меня искушения ничтожные. И тогда я вспомнила — я вспомнила, как вы сказали, что моя жизнь никогда не сможет меня удовлетворить, и мне стало стыдно признаться себе, что сможет. Вот что вы сделали мне и за что я вам благодарна. Я хочу сказать вам, что помню это всегда и что я старалась — и старалась изо всех сил…

Она неожиданно запнулась. Слезы потекли снова, и, вытаскивая платок, она коснулась свертка, спрятанного в складках платья. Краска залила ее лицо, и слова умерли на устах. Потом она снова взглянула на него и продолжила дрожащим голосом:

— Я старалась — старалась изо всех сил, а толку от меня никакого. Даже нельзя сказать, что я могу сама себя содержать. Я всего лишь бесполезный винтик в колесе великой машины жизни, и, выпав из него, я обнаружила, что так со мной повсюду. Что делать винтику, когда он понимает, что подходит лишь к одному отверстию? Он должен вернуться туда, откуда пришел, или его выбросят в мусорную кучу и… Вы же не знаете, каково в куче мусора!

Ее губы растянулись в улыбке, ее отвлекло причудливое воспоминание о признаниях, которые она сделала ему два года назад, в этой же комнате. Тогда она собиралась женить на себе Перси Грайса, а что теперь?

Кровь прилила к смуглой коже Селдена, но он не выдал чувств, только заговорил серьезно.

— Вы хотите что-то мне сказать, вы подразумеваете замужество? — вдруг сказал он.

Лили глазом не моргнула, но выражение удивления, озадаченного самопознания постепенно возникало в глубине ее глаз. И теперь она спросила себя, приняла ли она решение, когда входила к нему?

— Вы всегда говорили мне, что рано или поздно я приду к этому, — сказала она, неуверенно улыбнувшись.

— И вы пришли к этому сейчас?

— Я приду к этому — прямо сейчас. Но есть еще одно, и я должна перейти к этому прежде.

Она помолчала, стараясь придать голосу ту же уверенность, которую вновь обрела ее улыбка.