В доме веселья

Муниципальная реформа была свежим хобби миссис Фишер. До этого она металась от пропаганды идей социализма к страстной защите христианской науки.[8] Миссис Фишер была хрупкой, пылкой и склонной к драматизму, а ее руки и глаза восхитительно помогали ей в страстном служении чему бы то ни было. Впрочем, повторяя ошибку всех энтузиастов, она не замечала, что аудитория весьма вяло реагирует на ее призывы. Лили с изумлением наблюдала, как Керри Фишер совершенно не замечает сопротивления, сквозившего в каждом движении мистера Грайса. Уж Лили-то знала: во-первых, он с раздражением думает о том, что от долгого пребывания в саду схватит простуду, а во-вторых, молодой человек боится, что, если он сбежит в дом, миссис Фишер потащится за ним и заставит его подписать свои бумаги. Мистер Грайс терпеть не мог, как он говорил, «связывать себя», и, сколь бы трепетно ни было его отношение к собственному здоровью, он считал, что безопаснее будет держаться подальше от пера и чернил, пока не представится случай улизнуть от миссис Фишер. Время от времени он устремлял страдальческий взор к мисс Барт, но единственным ее ответом была еще более глубокая и прекрасная погруженность в себя. Она хорошо усвоила ценность контраста и выжидала момента, когда болтливость миссис Фишер станет совершенно невыносимой, а тихое очарование мисс Барт принесет мистеру Грайсу истинное облегчение.

Из мечтательной задумчивости Лили вывело приближение ее кузена Джека Степни, который под руку с Гвен Ван Осбург возвращался через сад с теннисного корта.

Упомянутая пара тоже находилась в романтических отношениях, и Лили с некоторым раздражением наблюдала определенную карикатуру на свою собственную ситуацию. Мисс Ван Осбург была крупной девицей с плоским невзрачным лицом: Джек Степни как-то сказал о ней, что она надежна, как жареная баранина. Его собственные вкусы склонялись к более утонченной и пикантной диете, но голод не тетка, теперь пришли времена, когда мистеру Степни годилась и сухая корочка.

Лили с интересом изучала выражения их лиц: лицо девушки, обращенное к спутнику, напоминало пустую тарелку, готовую наполниться, в то время как праздный лик мужчины уже обнаруживал всепоглощающую скуку, которая рано или поздно смажет тонкую видимость улыбки.

«До чего беззаботны мужчины! — подумала Лили. — Джеку только и надо делать, что ему вздумается, и спокойно позволить девушке выйти за него замуж, а мне приходится просчитывать и изобретать, отступать и продумывать наперед, словно в затейливом танце, где один неверный шаг может безнадежно отбросить меня во времени».

Когда они приблизились, Лили поразилась причудливому, чуть ли не семейному сходству мисс Ван Осбург и Перси Грайса. Но не чертами лица были они похожи. Грайс был дидактически красив, словно рисунок отличника с гипсового слепка, а лицо Гвен походило на рожицу, намалеванную на воздушном шарике. Но более глубокое родство было несомненно: одни и те же идеалы и предрассудки, общее свойство игнорировать любые другие нормы, будто их вовсе не существует. Эти черты были присущи большинству приятелей Лили, отрицавших все, что не укладывалось в рамки их собственного мировосприятия. Короче говоря, мистер Грайс и мисс Ван Осбург были просто созданы друг для друга согласно всем законам нравственного и физического подобия. «Однако они друг на друга и не взглянут, — размышляла Лили, — обоих тянет к существам иной расы — той, к которой принадлежим мы с Джеком, существам, обладающим интуицией, чувственностью и проницательностью, о которых эти двое даже не догадываются. И они всегда получают то, чего хотят».

Она поболтала с кузеном и мисс Ван Осбург, пока слегка нахмуренные бровки последней не дали понять, что женские чары — пусть и двоюродной сестры — тоже могут вызывать ревность, посему мисс Барт, благоразумно помнившая, что ни к чему наживать себе врагов в переломный момент ее карьеры, отошла в сторону, а влюбленные рука об руку проследовали к чайному столику.