В доме веселья

Но с отправлением экипажа наступила реакция, и дрожащий мрак объял ее. «Я не могу, не могу думать!» — стонала она, склонив голову на дребезжащую боковину кареты. Лили представлялась чужой самой себе или, скорее, ощущала раздвоение, узнавая одну себя, которую всегда знала, а другая ее ипостась оказалась отвратительным существом, к которому она была прикована. Она нашла однажды в доме, где гостила, перевод «Эвменид»,[14] и ее воображение было захвачено невыразимым ужасом сцены, где в пещере оракула Орест находит своих непримиримых преследовательниц спящими и вырывает себе час покоя.[15] Да, фурии иногда засыпают, но они там, они всегда там, в темных углах, и теперь они проснулись, и железный звон их крыльев раздавался у нее в голове… Она открыла глаза и посмотрела на улицы, по которым ехала, — знакомые чужие улицы. Все, на что она смотрела, оставалось прежним — и все же стало другим. Между вчера и сегодня разверзлась огромная пропасть. Все в прошлом казалось простым, естественным, полным дневного света, а она была одна во тьме и нечистотах — одна! Это было одиночество, которое пугало ее. Ее взгляд упал на освещенные часы на углу улицы, и она увидела, что стрелки показывали полдвенадцатого. Всего лишь полдвенадцатого — до утра еще столько часов! И она должна провести их одна, дрожа в бессоннице на кровати. Ее слабый характер отверг это испытание: не было ни одного стимула, способного побудить ее пройти через него. О, медленные холодные капли минут, язвящие темя! У нее было видение: она лежит на кровати черного ореха, и темнота ее пугает, и если бы она оставила свет зажженным, ужасные детали комнаты отпечатали бы тавро на ее мозгу — навеки. Она всегда ненавидела свою комнату в доме миссис Пенистон — ее уродство, ее безликость, сознание того, что ничто в этой комнате ей не принадлежит. Разбитому сердцу, не пригретому человеческой близостью, комната может распахнуть почти человеческие объятия, а существо, которому чужды любые четыре стены, — всегда и везде чужестранец.

У Лили не было ни единой родной души, чтобы опереться. Ее отношения с тетей были поверхностными, как встреча жильцов на лестнице одного дома. Но даже будь они близки, невозможно было вообразить миссис Пенистон предоставляющей убежище или сочувствующей страданиям Лили. Как боль, о которой можно поведать, уже наполовину уменьшается, так и жалость вопрошающая лишь немного исцеляет касанием. Лили жаждала объятий темноты, тишины не в одиночестве, но в затаившем дыхание сочувствии.

Она привстала и посмотрела на проносящиеся мимо улицы. Герти! Они подъезжали к дому Герти! Если бы только она могла добраться туда прежде, чем удушающая тоска вырвется из груди к ее устам, если бы только она могла почувствовать себя в объятиях Герти, дрожа в лихорадке приближающегося приступа страха! Она приоткрыла дверцу в крыше кареты и назвала адрес кучеру. Было не слишком поздно, Герти, наверное, не спала еще. И даже если спит, звон колокольчика проникнет в каждую щелку ее крошечной квартиры и вынудит ее откликнуться на зов подруги.

Глава 14

Наутро после представления в доме четы Веллингтон Брай не только Лили проснулась в хорошем настроении — Герти Фариш снились почти такие же счастливые сны. Пусть им и не хватало буйства красок, все цвета были разбавлены до полутонов ее личностью и опытом, но зато именно поэтому они как нельзя лучше соответствовали ее внутреннему зрению. Вспышки радости, полыхавшие вокруг Лили, наверняка ослепили бы мисс Фариш, привыкшую к тому, что счастье — это скудный свет, пробивающийся сквозь щели чужих жизней.

Теперь ее обволакивала собственная маленькая иллюминация: мягкий, но безошибочный луч усилившейся доброты Лоуренса Селдена к ней самой и открытие, что он удостоил своей симпатией Лили Барт. Если знатоку женской психологии эти два фактора покажутся несовместимыми, следует вспомнить, что Герти всегда была этаким нравственным паразитом, она питалась крохами с чужих столов и получала удовольствие, в окошко созерцая бал, устроенный в честь ее друзей. Теперь же, когда она получила свой собственный маленький праздник, было бы крайне эгоистично не поставить тарелку для подруги, а с кем еще могла бы она разделить свою радость, если не с мисс Барт?