В дороге

Мы шли по небольшому сосняку; лучи послеполуденного солнца проникали сквозь темные иголки, освещали каждую ветку, пятнами падали на древесные стволы, окрашивая красноватую кору в золотисто-коралловый цвет. За соснами на склоне ничего не росло до самой вершины. А там, наверху, громоздились высокие, как небоскребы, башни, и их залитые солнцем стены смотрели прямо в бледно-голубое небо — горделивый новый Иерусалим. Монастырь Монтесенарио. Мы медленно продвигались вперед, так как последний переход на пути от Флоренции к Монтесенарио оказался необычайно крутым, и пришлось оставить автомобиль. И неожиданно, словно приветствуя нас, словно вознаграждая нас за труды, небесный город явил нам воинство ангелов. Завернув за угол, мы увидели, как навстречу нам по двое в шеренге — в черных рясах и круглых черных шляпах — идут студенты семинарии, вышедшие на дневную прогулку. Они были совсем юными: старшему лет шестнадцать-семнадцать, младшему — около десяти. Глядя на мальчишек в начале колонны и на высокого падре, шагавшего сбоку, трудно было поверить, что это не маскарад. Зрелище показалось нам смешным до богохульства, словно ожила одна из карикатур Гойи. Однако мальчишки выглядели очень серьезными; и на по-детски круглых, и на подростковых худых лицах застыло елейное, подобающее священному сану, выражение. Какие уж тут шутки! И все же жаль, что это не шутка, думали мы, когда глядели на облаченных в черное детей.

Мы отправились дальше, и маленькая процессия скрылась из виду. Наконец показались ворота небесного города. От небольшой мощеной площадки с парапетом в центр монастыря вела лестница. Посередине стояла статуя неведомого святого, выше человеческого роста. Забавный и милый образец барокко восемнадцатого столетия. Изваянная грубовато, но мастерски, фигура в широких, ниспадающих крупными складками одеждах застыла в порывистом движении, подняв к небу лицо. Странно было видеть такого святого в качестве хранителя тосканского монастыря. Да и сам монастырь тоже выглядел довольно нелепо на вершине заснеженной горы. Небесный город представлял собой прелестный экземпляр раннего барокко с украшениями и бесчисленными деталями, добавленными в settecento[14]. В церкви оказалось много завитков и позолоты, и пугающе правильных картин. Останки семи благочестивых флорентинцев, которые в тринадцатом веке убежали из гибнущего города на равнине и основали монастырь на горе, были заключены в большой ящик из золота и стекла и подсвечены, словно коллекция фарфора в гостиной, невидимыми электрическими лампочками. Здания поражали своей нелепостью. Но, в конце концов, разве это имеет значение? Художник может и в трущобах писать великолепные картины, поэт может сочинять стихи и в Уигане; и, наоборот, человек может жить в уникальном доме, в окружении шедевров старого искусства и все же (с коллекционерами старого искусства часто случается, когда они, полагаясь на свое суждение, а не на традицию, начинают «собирать» современную живопись) совершенно не чувствовать их и быть начисто лишенным вкуса. В определенных пределах вещи вокруг нас мало что значат. Разве что иногда они раздражают так сильно, что могут причинить вред рассудку. А если не раздражают, то, увы, не могут повлиять на то, что заложено в человека природой. Так вот, здесь архитектор совершенно не проникся ни местными условиями, ни идеей монастыря; однако здешние отшельники, возможно, даже не знают о его существовании. В тени нелепой статуи Святого Филиппа Беници даже Будда мог бы размышлять по-буддистски так же, как под сенью священного дерева.

На территории монастыря нам попались полдюжины одетых в черное послушников, которые пилили дрова — пилили энергично и смиренно, несмотря на соседство позолоченных завитушек в церкви и settecento звонницы. Выглядели они что надо. Да и вид со второй по высоте вершины был величайшей привилегией отшельников. В зимней дымке горы простирались вдаль, сколько хватало глаз, и походили на вздыбившиеся морские валы, застывшие на морозе. В синей тени лежали долины, а обращенные на юг склоны были красновато-золотистого цвета. У наших ног земля граничила с беспредельной синей бездной. Разреженный воздух смягчал все линии, сглаживал все выпуклости, и лишь золотой свет и синие тени плыли в бледном небе, как бестелесные сущности земли.