В дороге

Борис Екимов В дороге

В детстве ли, в юности куда-то отчаянно хочется ехать. Помню, давным-давно завидовал я не пассажирам скорых поездов, их мягким вагонам, а стрелку-охраннику на продутой тормозной площадке товарного вагона: перед ним не окошко, а весь мир. Хотелось скорее вырасти, взобраться туда и катить, открывая огромную страну километр за километром.

И нынче, в годах почтенных, многое повидав, все же тянет меня порою в дорогу, в места, где бывал не раз. В Задонье, к станицам и хуторам далеким и близким: Голубинская, Евлампиевский, Большой Набатов… Или в сторону Бузулука: Клеймёновский, Вихляевский, Мартыновский хутора, станица Алексеевская… А может, и дальше, в Затовскую, недавно еще умиравшую, нынче, говорят, там иное. Хочется поглядеть. Повидать знакомых людей. Тем более что пришли на донскую землю новые времена. Может, и они зовут нас в дорогу…

Поздним июньским утром на хуторе Клеймёновский по приказу хозяйки моей Елены Федотьевны приводил я в порядок уже скошенный прибрежный лужок, разрывая высокие муравьиные кучи, которые мешали косьбе. Появились они не вдруг, постепенно, но год за годом все больше портили покос. И вот наступила расплата. Я лопатою раскапывал кучи, вскрывая муравьиную потаенную жизнь: кладовые с припасами, галереи, ходы, камеры с муравьиными яйцами — будущим расплодом. Белая россыпь выворачивалась наружу. На нее с ходу слетались бедовые воробьи. А в муравьином мире поднялась, конечно же, предсмертная суматоха: нежданно-негаданно средь бела дня свалился на них разбой, гибель нажитого, построенного, налаженного — словом, всей жизни.

Два часа назад, как и вчерашнее утро, провел я на утреннем бригадном наряде. В хуторской конторе стоял единственный телефон. Пытался я дозвониться до райцентра. А вокруг текла обычная утренняя жизнь. За столом сидел управляющий отделением Виталий Иванович, рядом его помощники Максимов, Кривошеев, другой народ. Решали утренние дела. Ругались, спорили. Так было всегда.

Но нынче на хуторе шла и другая работа. Нынче время реорганизации. Сначала разукрупнялись, выходя из колхоза «Деминский» и создавая свой, поменьше. Заставляли людей писать два заявления: на выход и на вступление. Кое-как написали. Теперь снова надо писать две бумажки: на выход из нового колхоза для выделения земельного и прочего пая и тут же на вступление, теперь уже с паем. Месяцем раньше, отделяясь в свой малый колхоз, люди еще что-то понимали: «Отделимся и расхорошо заживем. Без нахлебников».

Из всех свобод, дарованных новым временем, две сразу приняли мы и с радостью стали применять в жизни. Первая — «гнать в шею!». Вторая «отделяться!».

«Гнать в шею» начали с Горбачева. Гнал каждый своих. Россия ли, Украина… Вольный Кавказ и счет своим вчерашним лидерам потерял. Сегодня несут портреты, а завтра — «по шеям!». Волгоградская область прогнала Калашникова, Хватова, Анипкина и других.

Селяне моего родного Калачевского района гнали директоров совхозов. Начали с прославленного В. И. Штепо, за ним пошли совхозы пожиже: «Донской», «Калачёвский», «Советский», «Крепь». В последнем до двух раз прогоняли, а потом снова призвали «володеть». Веселое время.

Вторая свобода — «отделимся!». Так просто все кажется порой… Клеймёновским колхозникам как дважды два ясно было, что уйдут они из большого колхоза в свой маленький и «расхорошо» заживут. Ведь все сливки снимает центральная усадьба Деминка, там лишь метро нет. Новые дома — целыми улицами. Средняя школа, Дом культуры, служба быта (подстричься ли, платье сшить), по дорогам — асфальт, три магазина, автобус к ним ходит из райцентра. А работать разве не легче? Все под рукой: мастерские, электросварка, пилорама, склад запчастей, гараж. Да и работают ли там, в этой Деминке? Вряд ли… Лишь «цобекают», клеймёновских дураков подгоняют. Построили двухэтажную контору («Все там блестит как малированное»), позасели и командуют.

А Клеймёновка за все долгие годы что получила? Ровным счетом ничего. «Сталинская» куня, со всех сторон подпертая. Ее при Сталине делали. А после нее, лет пять назад, слепили начальную школу, которая на следующий год развалилась. И два дома для отчета. Жить в них нельзя. Многодетный Капустин кинулся было в один из них, но прожил лишь до первых холодов и вернулся в старую хату. Вот он — весь нажиток клеймёновской бригады. За пятьдесят послевоенных лет.

Украину, Армению, Грузию угнетал Советский Союз. Москва да Россия «снимали сливки». «Отделимся и заживем расхорошо». Живут…

«Отделимся и заживем расхорошо», — повторяют вослед им в Татарии, Чечне и в Клеймёновке тож.

Отделились, написав две бумажки: одну на выход из «Деминского», другую на вступление в новый колхоз «Возрождение».

Только-только просохли чернила — новая докука. Снова бумажки пиши. Управляющий сердился, требовал: «Пишите заявление. Образец на стенке висит».