В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря

Некоторое успокоение приносят мне раздумья о многоплановой реальности. Явившиеся мне прошлой ночью свежевыпеченные бисквиты из пшеничной муки были почти как настоящие. Мне все больше нравится мечтать о чем-нибудь съедобном, и ненависть к этим искусительным видениям сменяется наслаждением. Только мечты могут приблизить меня сейчас к еде и питью, а близость к ним — это все же лучше полного их отсутствия.

Моя жизнь протекает одновременно в реальной действительности и в мире фантазии. Я вижу себя обладателем нескольких миров — прошлого, настоящего и будущего сознательного и бессознательного; чувственно осязаемого и воображаемого. Я стараюсь убедить себя, что из всего множества миров в одном лишь настоящем воцарился ад — все же остальные недоступны и неуязвимы для посягательств злых сил. Мне отчаянно хочется оградить их от страданий и уныния, чтобы я в любой момент мог найти там прибежище. Как опытный демагог, я заговариваю себе зубы этими сказками, отчетливо осознавая истинную реальность, от которой зависит мое бытие. Взять и выйти из нее Стивен Каллахэн не волен. Сегодня все складывается сравнительно гладко, но завтра на меня снова могут обрушиться волны, сокрушая мой дух и унося с собой мечты.

А вот подоспели и мои мучители. Едва небо стемнело и сумерки окутали океанские воды, они принялись за меня и начали колошматить так, словно я попал в руки целой шайке бандитов. Иногда мне удается отогнать их с помощью остроги, но они тут же возвращаются. Снова и снова атакуют меня дорады, и ряды их пополняются все новыми и новыми бойцами.

Они пришли со мной расправиться. Если я сейчас вывалюсь в воду, мои собачонки меня сожрут. Кадры из фильма Хичкока «Птицы» вспыхивают передо мной, как на экране. Может быть, большой совет рыбьего населения планеты осудил ненасытную алчность человека, безмерно эксплуатирующего море. Человек оправдывает свои действия, именуя их утилизацией ресурсов в интересах высшего вида. Но его эгоизм переполнил чашу терпения рыб. Мне представляется, как медленно погружаются в темную бездну дочиста обглоданные скелеты моряков, обратив пустые глазницы вверх к мерцающей поверхности океана. Почему дорады нападают на меня? Что приводит их в такое неистовство? Разве может обычная рыба вести себя столь устрашающим образом? Мир укрылся одеялом ночной тьмы. Приходит сон и к моим дорадам. Косяк рыб, штук примерно тридцать — сорок, кротко сопровождает мягко покачивающийся плот. Они поблескивают в ночи, как серебро на черном бархате. Иногда они вспыхивают, как луч маяка, с глубины нескольких десятков футов. Они дожидаются рассвета, чтобы учинить на заре новое избиение моего плота, а затем отправиться на дневную охоту за летучими рыбами. Я закрываю глаза и уношусь в края иные.

Трах! Чудовищный удар в спину возвращает меня к действительности. Отрывистые звонкие шлепки дробно пробегают по днищу плота, точно пулеметная очередь, а потом плот под визг выворачиваемой наизнанку резины подпрыгивает в воздух и с оглушительным хлопком плюхается обратно. Это уже акула! Схватив ружье, кидаюсь к выходу. По днищу шлепала, конечно, дорада; должно быть, акула там ее и схватила. Но теперь рыба больше ее не интересует, она вцепляется в один из балластных карманов, прикрепленных под днищем плота, и яростно его дергает, отчего мое судно ходит ходуном. Я не могу разжать рук, не рискуя вылететь за борт. Погоди-ка, этот натиск надо переждать. Слева раздается скрежет от нового удара. Надо еще подождать. Снаружи чертовски темно, я ничего не вижу. Да вот же она! Бью стрелой — есть! Акула резко срывается, разворачивается, нападает снова. Ее удар валит меня с колен. Ах ты, проклятая тварь! Опять выжидаю удобного момента. Она прет поперек днища прямо на меня. Ну, получай же! Попал! Еще раз, взметнув фонтан воды, акула таранит плот, еще раз вскипает под ним водоворот, я лечу на пол, сбитый с ног. Дьявольское отродье! С замиранием сердца жду… Но вокруг лишь темнота и спокойствие. Я весь дрожу; тянусь за флягой с водой, делаю несколько больших глотков. В течение следующего часа каждый плеск за бортом или скрип резиновой камеры побуждают меня вскакивать и изготавливаться для отражения новой атаки. Хоть бы это кончилось… Ах, если бы…

Неужели каких-то полдня назад я чувствовал себя так уверенно и убеждал самого себя в том, что реальность — это только малая толика моей жизни, что воображение может послужить мне надежным убежищем. Сейчас для меня не существует ничего, кроме острых как бритва зубов и глубоких, жгучих язв на теле, и нет выхода из этого мрачного узилища, даже во сне. Как ничтожны мои реальные шансы! Не лучше ли попросту сложить оружие и опустить руки, чем продолжать эту безнадежную борьбу?