В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря

день шестьдесят пятый

УТРОМ ДОРАДЫ ИСЧЕЗАЮТ, ЗАТО ПОЯВЛЯЮТСЯ несколько спинорогов нового типа. Они почти черные, с ярко-синими пятнами, со сморщенными ротиками, а их плавники напоминают оборки шифонового воротничка, развевающиеся под легким ветерком. Они нарядны, как кинодивы. Я называю их своими маленькими кокетками.

Под плотом торпедами проносятся две длинные рыбины. Они мчатся быстрее моих старых знакомых, голубых дорад; должно быть, это какая-то новая их разновидность. Они поменьше размером — фута два с половиной — три, а кожа их испещрена коричневыми и зелеными разводами, в тон армейского маскхалата. Одна из них где-то сильно изувечилась: ее маркировочный покров порвался в нескольких местах и сквозь него розовеет голая кожа. Наверное, она страдает чем-то вроде рыбьего лишая.

Крошечные черные рыбки, всего в дюйм-два длиною, шныряют перед моим плотом, резко выделяясь в топазовой синеве Атлантики. Их тельца извиваются, как резиновые. Неспешная «Уточкина» поступь слегка рябит воду, создавая свой собственный «носовой бурун». Подобно тому как дельфины любят покачаться на волнах, разбегающихся из-под форштевня большого корабля, эти рыбешки резвятся чуть впереди нашего кильватерного следа. Я пытаюсь поддеть их кофейной банкой, но они всегда оказываются расторопнее.

После долгой битвы с пробоиной в нижней камере я так и не смог оправиться от физического изнурения, но сегодня вечером чувствую некоторый прилив сил. Впервые после недельного перерыва я снова возвращаюсь к своему комплексу гимнастики йогов, расстелив предварительно на полу матрас и спальный мешок для защиты от рыбьих тычков. У меня опять вскочил геморрой, а исхудавшие ягодицы почти не прикрывают злосчастную шишку. Я усаживаюсь, подгибаю под себя одну костлявую ногу, пока она не упирается пяткой в промежность, а затем лбом касаюсь колена вытянутой ноги, обхватываю при этом ее ступню обеими руками. Оттачиваю упражнение на гибкость, повиснув на леере плота. Затем переворачиваюсь на живот и задираю голову вверх, как при отжиманиях, и выгибаю колесом спину, не отрывая бедер от пола. Потягиваюсь, ложусь на спину, поднимаю ноги над головой и запрокидываю их назад до тех пор, пока они не коснутся пола. Все мое тело изворачивается, словно куст бурых водорослей, закруженный струями течения. По-моему, я оморячился здесь уже настолько, что меня теперь никакая качка не проймет.

На голову мне обрушивается жестокий удар. Шевелю челюстью, чтобы выяснить, не вывихнута ли она. Эти новые дорады в маскхалатах очень сильны и агрессивны. Весь день напролет они бомбардируют плот, таранят его головами и нещадно бичуют ударами мощных хвостов, налетая и отваливая с невероятной быстротой. Я прыгаю к выходу и хватаюсь за копье, но мой бросок каждый раз немного запаздывает. Иногда передо мной мелькает кончик хвоста исчезающей в глубине рыбины. Иногда я замечаю, как они проносятся мимо в нескольких саженях под моим днищем. Они никогда не движутся спокойно, как голубые дорады, а всегда мчатся во весь опор как шальные.

На закате я снова слышу писк и успеваю заметить несколько крупных черных дельфинов, плывущих на запад. Близко ко мне они не подходят, но покоренный изящной легкостью, с какой они скользят по атлантическим волнам, я как зачарованный провожаю их взглядом.

Фрегаты, которых теперь уже стало трое, по-прежнему неподвижно висят высоко в воздухе, оседлав незримо текущие там, в вышине, небесные волны. Поразительно, как их узкие и длинные крылья способны спорить с мощью океанской стихии. Часто я вижу их над собой, едва только начинает светать, или же они появляются с запада в первых лучах зари. Показывается еще одна белоснежная крачка; невозможно поверить, что эта крохотная пичуга ежегодно пролетает во время миграции 11 тысяч миль.

Какая-то темно-серая птица зигзагами носится над водой в той стороне, откуда приходят облака, постепенно приближаясь ко мне. В полете она смахивает на ворону. Я думаю, что она прилетела с суши. Однако важнее всего, что это прилетел кусочек съестного. Птица уже близко. Ныряю под навес. Отсюда мне ее не видно, но я слышу шум ее крыльев у входа в свою пещеру; она раздумывает, стоит ли ко мне забираться. Улетает. Я жду. Ее тень опять падает на просвечивающую ткань навеса, увеличивается в размерах, и затем верхушка моего тента чуть проминается под ее легким телом. Осторожно наклоняюсь вперед и вижу, что примостившаяся сверху птица смотрит в корму. Ветер ерошит ей перья, а когда порыв стихает, они снова расправляются. Резко выбрасываю руку. В ту же секунду птица расправляет крылья, но мои пальцы уже смыкаются на тоненьких соломинках ее лапок. Она клекочет и шлепает крыльями, силясь взлететь, вертит головой и яростно клюет мой кулак. Хватаю ее другой рукой за спину, отдираю от тента коготки и втаскиваю добычу к себе в берлогу. Одним быстрым движением сворачиваю ей шею. Раздается чуть слышный хруст.