В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря

Больше они ничего не могут сделать, им остается только рассылать письма политическим деятелям и поддерживать частные контакты с судоходными компаниями. Но хотя все уже поверили, что я давным-давно погиб, мои родители решили продолжать поиски, и, только если я не вернусь через полгода, они будут считать, что все кончено. Брат Эд готовится к возвращению домой, на Гавайи. Всем нам остается только ждать.

Наконец, 20 апреля, береговая охрана соглашается возобновить еще на одну неделю передачу извещения о том, что «Соло» запаздывает с прибытием.

16 апреля,

день семьдесят первый

В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ВРЕМЯ ТЯНУЛОСЬ ДЛЯ меня ужасно медленно, я все больше впадаю в уныние и депрессию. По моим расчетам, я уже давно должен быть на островах. Неужели мы их незаметно миновали? Не может быть! Они располагаются слишком тесной цепочкой. Хотя бы один из них я должен был заметить. И птицы по-прежнему прилетают с запада. Когда мне следует включить радиомаяк в последний раз? Конечно, радиус действия у него теперь невелик, но при том оживленном движении, которое царит на воздушных трассах в районе Карибского моря в дневное время, меня непременно должны услышать. Но надо еще подождать, пока не покажется земля или пока меня не покинут последние силы.

Я начинаю во всем сомневаться — в своих координатах, чувствах, самом своем существовании. Может быть, я — Прометей и надо мной тяготеет проклятие: каждый день у меня вырывают печень и каждую ночь она вырастает заново. А может, я Летучий голландец, обреченный вечно скитаться по морям и нигде не находить пристанища, моя судьба — заживо гнить вместе с моим кораблем. И я все глубже погружаюсь в пучину беспредельного ужаса. Глупо даже думать о том, что я стану делать, когда все это кончится. Это никогда не кончится. Это хуже смерти. Если бы мне нужно было отыскать в своем воображении самые ужасные видения, чтобы нарисовать картину ада, я выбрал бы то, что пережил в эти дни.

Бесповоротно сник последний мой солнечный опреснитель, в точности так же, как и предыдущий. Его матерчатое донце прогнило и оторвалось. У меня есть сейчас полный запас воды, но он очень быстро кончится. Единственным источником воды для меня будет дождь.

18 апреля,

день семьдесят третий

ВСЕ НОВЫЕ И НОВЫЕ ПРИМЕТЫ БЛИЗКОЙ ЗЕМЛИ встречаются на моем пути. Исчезли тигровые дорады. Два дня «Резиновую уточку» сопровождала одна пестренькая, в коричневых тонах, рыба весом футов пять — десять. Я хотел ее загарпунить, но подвело нетерпение. Я поспешил и только два раза ранил ее. Спугнутая рыба уплыла. В небе летает все больше чернокрылых птиц, а над головой продолжают кружить фрегаты. Мне удается изловить двух белоснежных крачек: они присели ко мне отдохнуть и обрели вечный покой. Я опять видел проходящее судно, но это случилось ночью и оно было слишком далеко от меня. Почему-то все эти перемены нисколько не влияют на мою затяжную депрессию. Я — Летучий голландец. Я и наяву чувствую себя, как во сне. Мне некогда расслабиться, все время надо быть в напряжении. Работай усерднее! Делай больше! Да будет ли этому когда-нибудь конец?

Еще раз принимаю охотничью стойку. Преодолевая боль, сжимаю в руках копье, — несколько унций алюминия и пластика; столовый нож, привязанный вместо наконечника, делает его похожим на орудие пещерного человека, только мое, разумеется, похуже. Сохранять нужную позу я способен теперь не долее одной минуты. Дорады трутся снизу о мои колени, а я переношу свой вес то на левое, то на правое, чтобы привлечь их внимание. Дорады, словно нарочно, подставляют мне бок, а потом резко отваливают влево или вправо или ныряют в глубину. Порой они так близко подплывают к поверхности, что поднимают на воде легкую зыбь. Кажется, что вот-вот какая-нибудь рыба высунет голову и заговорит со мной человеческим голосом, как золотая рыбка из волшебной сказки. Замешкавшись на долю секунды, я вижу только, как расплываются по воде круги, а рыба, едва показавшись, исчезает в темной глубине, только начинающей светлеть под лучами встающего солнца. Но в этот раз удар мой точен: вспыхивает битва и победа опять остается за мною. Судьи — изумрудные старейшины — наблюдают за ходом поединка из-за линии фронта, как многоопытные генералы, которые сами не вступают в схватку.