В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря

Порезы на коленях никак не заживают, на месте остальных образовались толстые рубцы. Похоже, что никогда не затянутся и десятки мелких царапин на руках от ножа и рыбьих костей. Рубцовая ткань нарастает вокруг ран в виде маленьких вулканов, внутри которых зияют несохнущие кратеры. Я постоянно протираю свою «Уточку» губкой и все равно сижу в сырости. От длительного воздействия соленой воды на теле у меня появляются мелкие нарывы, они постепенно разрастаются, прорываются и оставляют после себя глубокие язвы. Язвы растут вширь и вглубь, как будто бы в них по капле вводят кислоту. Однако нельзя не признать и определенных успехов в моей/неустанной борьбе с сыростью: пока что на мне всего десятка два таких открытых язв диаметром около четверти дюйма, расположенных на бедрах и на лодыжках. Подушка и спальный мешок, просохнув, покрылись коркой соли, которая разъедает мои раны.

3 марта,

день двадцать седьмой

СВЕТАЕТ. НАЧИНАЕТСЯ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ день плавания «Резиновой уточки-III». Сворачиваю в трубочку входной полог тента и подвязываю его, чтобы меня не хлестала по спине мокрая тряпка. Высунув голову наружу, оборачиваюсь в сторону кормы и смотрю, как восходит солнце, охваченный благоговением ребенка, который впервые наблюдает это явление. Замечаю положение светила относительно плота.

Складки на обмякших за ночь надувных камерах шевелятся и чавкают, точно беззубые рты, пережевывающие полоски клеевых швов и сделанные мелом отметки инспекторов, осматривавших плот. Порой меня занимает вопрос: кто были эти люди и что они поделывают сейчас? Надеюсь, у них все в порядке. Они хорошо выполнили свою работу, и я им очень признателен. Вставляю шланг воздушной помпы в твердые белые соски и начинаю качать — занятие столь же нескончаемое и неблагодарное, что и мытье посуды, и изнурительное, как марафонский пробег. На пальцах у меня огромные мозоли, натертые о кольцевые ребра помпы. При каждом сдавливании. она издает короткий тонкий звук, похожий на плач говорящей куклы. Уух, уух, уух, уух, раз, два, три, четыре… уух, уух, уух, пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят. Тяжело пыхтя, на миг прерываю работу и пробую камеру на ощупь — нет, она еще не достигла твердости арбуза, надо продолжать. Потом наступает очередь нижней камеры. Этим упражнением я занимаюсь четыре раза в сутки: в полдень, на закате, в полночь и на рассвете. В первое время достаточно было шестидесяти качаний ежедневно; теперь же мне приходится сдавливать эту проклятую машинку больше трехсот раз.

Опреснитель обмяк. Каждое утро я надуваю его, выливаю накопившийся дистиллят и заменяю остаток морской воды свежей. Затем встаю на ноги и оглядываюсь вокруг. Это весьма сложное дело. Если на прочной палубе большого судна стоять можно совершенно свободно, то здесь мои ноги взлетают и проваливаются на каждом прокатывающемся подо мной гребне. Крошечные пузырьки воздуха булькают на днище плота и щекочут мне подошвы. За прошедшие недели кожа на них стала мягкой и нежной. Я осторожно опираюсь на тент, опасаясь, что от сильного или резкого движения он, спружинив, выбросит меня за борт. Стояние на моем плоту чем-то напоминает пешую прогулку по воде.

В этот час рядом нет ни одного живого существа, кроме качурки, и изящного буревестника. Похоже, что качурка, как и я, чувствует себя здесь явно не в своей тарелке — птица суетливо и неуклюже порхает вокруг с таким видом, словно крылья едва держат ее в воздухе и она вот-вот плюхнется в воду. В действительности же у нее нет причин для беспокойства. Мне приходилось видеть качурок во время такого шторма, который, казалось бы, должен был смести этих почти невесомых пичуг с лица Земли; они же деловито сновали в провалах между водяными горами. В крошечной качурке и даже в гораздо более крупном буревестнике мяса совсем немного, но я все равно постараюсь изловить этих птиц, если только, конечно, они осмелятся приблизиться. Обе птицы относятся ко мне с опаской и не выказывают желания поближе познакомиться. Иногда они пролетают совсем близко и так и зыркают черными бусинками глаз, рассматривая мой плот. А я могу следить за полетом буревестника часами. Эти птицы редко машут крыльями, даже если на море стоит штиль. Скользя по прямой над самой водой, они умело используют эффект экранирующей поверхности. Описывая огромную дугу под самыми облаками, они обрушиваются с высоты и мчатся так низко, что порой почти касаются воды кончиками крыльев. По-моему, буревестники божественны в своем изяществе. Вид этой птицы заставляет меня почувствовать собственную неуклюжесть и напоминает, сколь слабо приспособлено мое существо к миру океана.