В движении. История жизни

Этой выставкой я представил себя неврологическому сообществу США, как бы говоря: «Вот он я! Посмотрите, что я могу». Нечто подобное было тогда, когда я, четыре года назад, установив на «Побережье мускулов» новый рекорд в жиме из положения сидя, представился сообществу пауэрлифтеров.

Я боялся, что после окончания аспирантуры в июне 1965 года я останусь без работы. Но моя выставка материалов по аксональной дистрофии стала причиной того, что на меня посыпались предложения о работе со всех концов США. Из них два предложения были очень ценны; оба – из Нью-Йорка: одно от Коэна и Олмстеда из Колумбийского университета и второе от Роберта Терри, авторитетнейшего невропатолога из Медицинского колледжа Альберта Эйнштейна. Я был покорен новаторской работой Терри, когда он в 1964 году представил в Колумбийском университете свои последние, сделанные с помощью электронного микроскопа открытия в сфере изучения болезни Альцгеймера; в то время мой интерес был главным образом связан с дегенеративными заболеваниями нервной системы – проявляются ли они в молодом возрасте, как в случае с болезнью Халлервордена – Шпатца, или в старости, когда речь идет о болезни Альцгеймера.

Наверное, я мог бы остаться в Калифорнийском университете и жить в своем маленьком домике в Каньоне Топанга, но мне нужно было двигаться вперед, и, что важно, именно в Нью-Йорк. Я чувствовал, что мне слишком хорошо в Калифорнии, что я привык к беззаботной и достаточно неряшливой жизни – не говоря уже и о углубляющейся зависимости от наркотиков. Я понял: мне нужно переехать туда, где кипит реальная, тяжелая жизнь, где я смогу полностью отдать себя работе и, не исключено, найду свое «я», обрету собственный голос. Несмотря на интерес к аксональной дистрофии – поле, принадлежавшее Коэну и Олмстеду, – я хотел заняться чем-то другим, попытаться каким-то особым, интимным способом связать невропатологию и нейрохимию. Колледж Эйнштейна и был местом, где я мог заняться интердисциплинарными исследованиями, и именно в этих двух областях, которые здесь были сведены вместе благодаря гению Сола Кори. Я принял предложение колледжа Альберта Эйнштейна[26].

Все три года, которые я провел в Калифорнийском университете, я напряженно работал, занимался спортом и ни разу не имел отпуска. Правда, время от времени я приходил к своему боссу, внушительному (но доброму) Огастесу Роузу, и говорил, что хочу взять несколько дней отпуска, на что тот неизменно отвечал:

– У тебя, Сакс, каждый день – отпуск.

Почувствовав, что меня срезали, я оставлял эту идею до следующего раза.

Но по выходным я продолжал раскатывать на мотоцикле. Часто ездил в Долину Смерти, иногда в Анза-Боррего – я любил пустыни. Иногда отправлялся в мексиканский штат Южная Калифорния, чтобы почувствовать себя среди совершенно иной культуры. Правда, дорога по ту сторону Энсенады была очень плохой. К моменту, когда я переехал из Калифорнийского университета в Нью-Йорк, я накрутил на своем мотоцикле более ста тысяч миль. К 1965 году, особенно на востоке, дороги стали гораздо более оживленными, и мне уже никогда впоследствии не довелось испытать такое же удовольствие от езды на мотоцикле и ощущения дороги, какое я испытал в Калифорнии – только там дорога ассоциировалась у меня с безграничной свободой и радостью.

Иногда я спрашиваю себя: почему более пятидесяти лет я прожил в Нью-Йорке, хотя именно запад, и особенно юго-запад, для меня всегда был источником очарования? Сейчас с Нью-Йорком меня многое связывает – мои пациенты, студенты, друзья, мой психоаналитик. Но Нью-Йорк никогда не трогал меня так, как трогала Калифорния. Подозреваю, что моя ностальгия обращена не столько к конкретному месту, сколько к временам юности – совсем иным временам, когда ты любишь и имеешь право сказать: «Твое будущее – впереди!»

Вне досягаемости

В сентябре 1965 года я переехал в Нью-Йорк, чтобы работать в качестве научного сотрудника в колледже Альберта Эйнштейна и заниматься одновременно нейрохимией и невропатологией. Я все еще не оставил надежд на то, чтобы стать настоящим кабинетным ученым, хотя в Оксфорде мои занятия наукой закончились катастрофой, что должно было бы меня предостеречь от повторения печального опыта. Но попытка, как говорится, не пытка, и я решил попробовать еще раз.

Когда я приехал в Нью-Йорк, энергичный Роберт Терри, чьи работы по изучению болезни Альцгеймера с использованием электронного микроскопа так восхищали меня, был в отъезде, на стажировке. И в его отсутствие отделением невропатологии руководил Иван Герцог, мягкий, прекрасно расположенный ко всем венгр-эмигрант, исключительно терпимый и терпеливый по отношению к своему эксцентричному коллеге.

К 1966 году я принимал уже очень большие дозы амфетамина. Кем я стал? Психом? Маньяком? Расторможенным гением? Человеком с безграничными возможностями? Точных слов, чтобы описать свое состояние, я не знал, но его важнейшими компонентами было крайне острое обоняние, а также сила воображения и памяти – чем я никогда особенно похвастаться не мог.