Отец иногда заходил ко мне после проведенных им утренних консультаций (хотя ему было почти восемьдесят, он по-прежнему работал полный рабочий день). Кроме того, он навещал лежащих здесь же пожилых пациентов с паркинсонизмом и пел с ними песни времен Первой мировой войны – хотя эти люди и не могли говорить, они сразу же начинали подпевать, стоило моему отцу начать песню. После полудня приходила тетя Ленни, и мы часами сидели на улице и болтали. Когда я стал еще более мобильным и сменил костыли на трость, мы стали посещать местные чайные в Хэмпстеде или Хайгейт-Виллидж.
Инцидент с ногой показал мне – так, как я и не увидел бы иначе, – как тело человека и пространство вокруг него картируются в сознании и как происходящее в мозговых центрах картирование может быть существенно искажено поражением конечности, особенно если последнее сочетается с иммобилизацией и наложением гипса. Этот эпизод также внушил мне ощущение уязвимости и смертности человека, которое мне было незнакомо раньше. В свои байкерские годы я был бесстрашен до крайности, и друзья говорили, что я считаю себя бессмертным и неуязвимым. Но после моего падения и чудесного спасения в мою жизнь вошли страх и осмотрительность – с тех пор они со мной и пребывают. Беззаботная жизнь превратилась в жизнь, полную заботы о собственном здоровье и безопасности. Молодость закончилась, начались годы зрелости.
Почти сразу, как это произошло, Ленни поняла, что из этого можно сделать книгу, и ей нравилось смотреть, как я сижу и пишу что-то в записную книжку.
– Не пиши шариковой! – строго увещевала она меня; ее собственные тексты, разборчивые, написанные аккуратным закругленным почерком, были сделаны только обычной чернильной авторучкой.
Колин был страшно обеспокоен, когда узнал о произошедшем, но когда я рассказал ему про все, что случилось, в том числе и про больницу, он взволновался:
– Отличный материал! – воскликнул он. – Вы должны об этом написать.
Потом подумал и добавил:
– По сути, то, чем вы сейчас живете, уже является новой книгой.
Через несколько дней Колин принес мне огромную книгу с обложкой, но без текста – семьсот чистых белых глянцевых страниц (это был образец только что изданной книги), на которых я мог писать, лежа на больничной койке. Забавно было иметь такую записную книжку, самую большую из всех, что я когда-либо имел. Я внес в нее полный отчет о своем путешествии в неврологическое небытие и возвращении к нормальной жизни. Другие пациенты, видевшие меня с этой гигантской записной книжкой, подходили и шутили: «Вот счастливчик! Мы просто лежим, а он еще и книгу делает!» Часто заходил Колин, интересовавшийся тем, как идет дело – и с «книгой», и со здоровьем автора. Приезжала Анна, его жена, и привозила маленькие подарки, фрукты и копченую форель.
Книга, которую я хотел написать, должна была рассказывать о потере и возвращении конечности, в моем случае – ноги. Так как последнюю книгу я назвал «Пробуждения», то следующая должна была называться «Оживления».
Но с этой новой книгой должны были возникнуть проблемы, с которыми до этого я не сталкивался. Я должен был, например, передать весь ужас положения с точки зрения пассивно страдающего пациента, что неизбежно требовало от меня изложения самых моих интимных переживаний, чего не было в прочих писаниях, где я занимал позицию врача.
Возникали и другие проблемы. Я испытывал душевный подъем (хотя и с известной долей обескураженности) в связи с отзывами на «Пробуждения». Оден и другие сказали то, о чем я даже подумать не смел: «Пробуждения» – это крупный вклад в литературу. Но если это так, смогу ли я написать нечто сравнимое с этой книгой? И если «Пробуждения», с их богатством клинической информации, были проигнорированы моими коллегами, что можно ожидать от книги, которая полностью основывается на субъективном опыте единственного человека – меня самого?
К маю 1975 года я написал первый вариант «Оживлений» (которые впоследствии, по совету Джонатана Миллера, назвал «Нога как точка опоры»). Я чувствовал, как и Колин, что вскоре книга будет готова для публикации. Колин был так уверен в успехе, что включил книгу в каталог будущего, 1976/77 года.