В двух километрах от Счастья

Какие у монтажника родственники! И Варя несколько ночей просидела у Василевой постели. И потом каждый день ходила к нему в палату, носила бульончик, приготовленный дома, на электроплитке, и яблоки, купленные у спекулянтов втридорога.

Потом, когда пошло на поправку, стала ходить реже. Тем более что врач сказал:

— Все отлично, скоро ваш знакомый будет по крышам лазить.

Прямо из больницы Василь пришел к ней. И говорит так торжественно:

— Я тебя люблю, Варя. Я тебе раньше боялся сказать, потому что не знал, буду я здоровым или калекой. А сейчас говорю: сделай меня счастливым, будь моей женой.

— Я не могу, — сказала Варя.

— Муж? — спросил он и печально усмехнулся.

— Я б десять мужей бросила, если бы тебя любила, но я ж, Вася, его люблю. Можешь ты понять?

Он стал ходить за ней, как приваренный. Куда она, туда он. И все говорит ласковые слова:

— Да ты пойми, я ж тебя на руках носить буду. Я Мишу буду жалеть лучше родного отца.

В конце концов Варя сказала:

— Знаешь что, Вася, надо тебе уехать отсюда.

— Ты этого хочешь? — спросил он и страшно побледнел.

Василь уехал на Старобешевскую ГРЭС. И оттуда посылал ей письма. Второй год уже пишет, пишет, все на что-то надеется. Он и деньги ей посылал. «Я, — пишет, — слишком много получаю. И они мне руки жгут, те сотенные, потому что вы с Мишей нуждаетесь. Буду посылать теперь каждый месяц. Ты ничего не думай — это просто так, от широкого сердца».

Ну, она ему, конечно, их отослала обратно, те деньги: «Не надо, Вася, пожалуйста».

В тот день, когда я был у Вари в гостях, соседка Алина принесла ей с почты сразу два конверта с одинаковым штампом: «Старобешево».

Соседка Алины была тощая печальная женщина лет двадцати семи.

— Мало у нас заботы о матерях-одиночках, товарищ корреспондент, — сказала она, заметив на столе мой блокнот с редакционным бланком.

И быстро объяснила все. Несмотря на три заявления в постройком и два письма в Москву, ей не дают отдельной комнаты. Из-за отсутствия отдельной комнаты она не может иметь личное счастье. Уже два раза у нее намечалось личное счастье, но из-за отсутствия отдельной комнаты все сорвалось. Годы ее уходят, и неизвестно, когда еще будет случай. Так и живут они с Варей, одна — такая, другая — другая, и обеим плохо…

Я вдруг заметил удивительную особенность комнаты, где жили Алина и Варя. Она была словно границей разделена на две совершенно несхожие части. Оно было просто невероятным, это разделение. Покажите такое в кино, и я бы возмутился «лобовым» решением художника.

С одной стороны была пышная постель с горкой подушек — от огромной, артельной, до крошечной, на которой ничего, кроме уха, не поместится. Алое плюшевое покрывало. Тюлевый подзор. Вдоль стены дорожка, на которой вышиты целующиеся голубки, и надпись, словно бы адресованная в пространство: всем, всем, всем, как радиопередача: «Шути любя, но не люби шутя». Имелся также художественно выполненный гобелен фабричной немецкой работы с изображением толстомордых молодцов в тирольских шляпах, стреляющих уток.

На Вариной половине стояла кровать, застеленная казенным байковым одеялом, тумбочка с серебряным «Спутником» и стопкой потрепанных книг, фанерный чемодан, Мишин велосипед — и все. К стене двумя кнопками была приколота цветная фотография, вырезанная из старого «Огонька», — девушка-сварщица на башне высотного дома, а под ней Москва — дома, река, мост…

Пока я разговаривал с Алиной, Варя успела пробежать глазами длинные бумажные полотнища, исписанные крупным почерком. Потом она вздохнула.

Поколебавшись мгновение, протянула мне оба письма:

— Ну, скажите, ну как ему ответить, тому Василю, чтобы не поранить?

«За что ты, Варюня, наказываешь меня так жестоко? Ведь я за тебя душу не жалею. Я одно хочу: жить ради тебя с Мишей, который будет мне лучше, чем сын. Ну что ты уперлась! Сама не живешь как следует, и человека не хочешь осчастливить».

Дальше без всякого перехода шли удивительные деловые подробности: как идет сварка трубопровода высокого давления, почему не удается выдержать срок на котле. Потом опять:

«Соскучился по тебе до невозможности. Разреши хоть приехать посмотреть на тебя издали. Я до тебя стремлюсь, как голубь в высь. Может, тебе мои письма неинтересно читать после писем твоего Анатолия. Но ты должна меня понять. Если б ты вращалась с хорошими, умными женщинами, они тебе объяснили бы, что такая любовь, как моя к тебе, не часто бывает. Хочешь, я напишу твоему Анатолию и все объясню. Не может того быть, чтобы он любил тебя сильнее».

Он и не знал, что писать Анатолию не было нужды. Приехал Анатолий со службы. Варя слишком поздно получила телеграмму, что Толя приезжает. Соседка Алина принесла ее прямо на площадку, так что времени переодеваться уже не было, и Варя в «спецуре» побежала на разъезд, еле поспела к поезду. Она кинулась Толику на шею и, ей-богу, плакала. Все утро они провели дома, а потом он пошел в военно-учетный стол сдавать документы. И по дороге добрые души ему дали информацию: дескать, ходил тут к Варе один, до сих пор письма пишет.