В двух лицах

— Идите в хвост и прижмитесь спиной к перегородке уборной! Мы идем на посадку! — Он даже не пытался скрыть панику в своем голосе.

— На посадку? — крикнул Содермен. — Но где? До ближайшего аэродрома триста миль…

— Это вы мне говорите?

Даже в такую критическую минуту летчик ревниво встал на защиту своего превосходства над простыми смертными, свирепея от того, что вынужден обсуждать дела своего воздушного царства с посторонними.

— Мы делаем все возможное, чтобы запустить моторы, но капитан Айзек настроен не слишком оптимистично. Похоже, ему придется сажать нас на снег. Так что идите в хвост!

— Но ведь внизу темно! И посадить самолет невозможно…

— Это уж наша проблема, мистер! — Второй пилот подтолкнул Содермена и вернулся в кабину.

Содермен последовал за спотыкающимся доктором Косгрувом. Во рту у него пересохло.

Они добрались до конического хвостового отсека и сели на пол, привалившись спиной к холодному металлу перегородки. В таком отдалении от центра тяжести каждый маневр пилота ощущался, как колебание огромного маятника, и Содермен не сомневался, что роковая развязка близка. Теперь, когда рев мотора умолк, было слышно, с каким угрожающим, все время меняющимся воем фюзеляж разрезает воздух. Злорадный голос неба, заметившего, что силы врага иссякают.

Содермен пытался смириться с мыслью, что еще несколько минут — и он будет мертв. Ведь смягчить удар о землю не может никакое сочетание удачи, искусства пилота и прочности машины. При свете солнца или, хотя бы, луны, какая-то надежда сохранялась бы, но в черном мраке у такого стремительного снижения мог быть только один финал.

Он стиснул зубы и поклялся сохранить хотя бы столько достоинства, сколько, казалось, сумел собрать доктор Косгрув, однако при ударе он все-таки закричал. Голос его затерялся в грохоте металла. Потом самолет снова взлетел странным косым рывком, завершившимся еще одним громовым грохотом, к которому добавился стук и треск предметов, разметанных по всей длине фюзеляжа. Кошмар это длился вечность, во время которой погасло освещение. Но внезапно он кончился, и Содермен обнаружил, что все еще дышит — что против всякого вероятия каким-то чудом он жив!

Несколько минут спустя он стоял у аварийного выхода и, задрав лицо к ночному небу, созерцал своего спасителя.

Там от горизонта к горизонту изгибались полотнища красных и зеленых огней, одевая снежный ландшафт фантастическим театральным блеском. Северное сияние невиданной интенсивности!

— Вот подтверждение того, что я говорил о перенасыщенности пояса Ван Аллена, — бесстрастно констатировал стоявший рядом доктор Косгрув. — Потоки заряженных солнечных частиц омывают верхний слой атмосферы и увлекаются к магнитным полюсам. Этот фейерверк, которому мы, видимо, обязаны жизнью, всего лишь одно из проявлений…

Но Содермен уже не слушал, целиком отдаваясь наслаждению просто быть живым.

Доктор Фергес Рафаэль сидел неподвижно за рулем своей машины, уставившись на испещренный масляными пятнами бетон преподавательской автостоянки.

Он серьезно взвешивал, не поехать ли ему дальше — прямо в океан, чтобы в академических кругах о нем больше никогда не слышали. Было время, когда он вел свои исследования с бурным энтузиазмом, который не могло угасить даже сознание, что по самой природе вещей ему не суждено обрести наград, поджидающих исследователей в других областях. Но годы взяли вверх — годы вне дворцов науки — и он очень устал.

Как всегда прекратив ежедневную игру в то, что он все-таки может уехать от своей мании, Фергес Рафаэль вылез из машины. Под пасмурным небом холодный ветер гнал шуршащие листья каштанов. Рафаэль поднял воротник пальто и зашагал к ничем не примечательному зданию университета. Начинался очередной обычный день.

Полчаса спустя он завершил приготовления к первому утреннему эксперименту. Добровольцем был Джо Уошберн, студент-негр, показавший в предварительных испытаниях многообещающие результаты.

Рафаэль поднес микрофон к губам.

— Готовы, Джо?

За стеклом звуконепроницаемой кабинки Уошберн кивнул и помахал Рафаэлю рукой. Рафаэль нажал кнопку и посмотрел на свою ассистентку Джин Ард, сидевшую в такой же кабинке в противоположном углу лаборатории. Она помахала ему с преувеличенной бодростью, и Рафаэль решил, что настроение у нее тоже угнетенное. Он включил регистрирующее устройство, откинулся на спинку кресла, развернул сигару и приготовился добросовестно следить за экранами мониторов.

Потом подумал — отнюдь не впервые: «Как долго будет тянуться этот фарс? Сколько мне еще нужно доказательств, что прямой обмен мыслями невозможен?»