В двух шагах от рая

то оборачиваемся, и непременно находим какие-то изъяны,

недоделки, или что-то лучшее объявляется, ранее не додумались, и

разворачиваемся на сто восемьдесят, на все сразу наплевать, от

всего тут же открестились, и бросаемся вниз головой, все

перечеркивая, чтобы начать с нуля, чтобы уж в этот раз – правильный

путь выбрать, и чтоб без ошибок обойтись, и без жертв ненужных, и

без греха… а все, что нажили таким трудом, сотворили, надрываясь,

поколения целые, – коту под хвост… то царь нам, видите ли, не

угодил, теперь советская власть – не годится… и никогда у народа

никто не спросит… разве не так? вот именно! так что еще семь раз

отмерить надо! незачем горячку пороть… присягу все давали…

Думы о стране чередовались с думами о боли физической. Вполне возможно было, что боли связаны отнюдь не с физическими отклонениями после ранения, а что, возможно, душа больна, и боль душевная переходит в боль физическую, и что Рубен Григорьевич все же оказался прав.

…болезнь души у меня, от нее и исходит боль… зачем тогда мне

все эти процедуры? пустая трата времени… целый месяц

разговоры о карьере, о званиях, о должностях слушать…

Он собрал вещи, вышел за территорию санатория, остановил машину:

– Поехали! Разворачивайся! – как будто верхом на броне сидел, как будто механику-водителю приказ отдавал.

Таксист сперва огрызнулся, но когда Шарагин протянул ему деньги, согласился.

– Прямо едем, прямо! – то и дело повторял Шарагин.

Машины двигались медленно, бампер в бампер, перегревались, ломались, сигналили. На разделительной полосе лежала черная лохматая дворняжка. Лапы у нее были перебиты, сочилась кровь, она лежала на боку и лизала раны.

…это страшно: лежать вот так и знать, что муки твои нескончаемы,

что помощи ждать неоткуда…

– Закурить есть? – попросил Олег таксиста, извинился: – Куда-то свои подевал.

…боец из третьей роты кричал, не от боли кричал, уже

промедол вкололи ему, от страха кричал, от страха, что оставят его…

а этот пес молчит, он еще долго будет мучиться, он будет покорно

ждать смерти, а я не могу так, я не хочу провести остаток жизни в

мучениях! и капитан Уральцев не хотел жить в страданиях, не хотел

терпеть то, что определила ему судьба, он восстал против судьбы!..

…разве можно просто подойти и добить собаку? а что подумают

люди со стороны, если я сейчас выйду из машины и добью ее, чтобы

не мучилось животное? мы то и дело задаемся вопросом – как это

будет выглядеть со стороны?.. и от этого никогда ничего вовремя не

делаем, не решаемся сделать… а афганцы совсем другие люди… они

проще… для них смерть – понятие естественное… когда мы на дороге

остановились, корова подраненная там была, афганец подошел к ней

и перерезал горло, кровь пустил… не раздумывая, и ни на кого не

оборачиваясь…

Зажегся зеленый свет. Они поехали дальше. Чья-то боль, и чья-то смерть, и чьи-то мучения остались позади.

…и вновь я ничем не смог помочь… ни Панасюку, ни Мышковскому…

ни той бедной женщине, ни даже этому псу… все как будто остается

позади, но на самом деле, все всегда остается с тобой… все