В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917

– Ага, вам новая власть не хороша?

– Царя надо?! У, гниды!

– Фараоны!

Городовые робко втягивают бритые головы в плечи и опускают виновато глаза.

А унтера продолжают:

– На фронт ехать – чести для вас много! На фонарных столбах ваше место, вон где! Кровь пили народную!

* * *

На Марсовом поле ежедневно маршируют женские ударные батальоны, организованные женщиной-прапорщиком Бочкаревой.

Сама Бочкарева становится популярной, как Кузьма. Крючков. Ее портреты – тупое, квадратное лицо гермафродита с толстыми губами – вывешиваются в штабах, в казармах…

Бочкаревские ударницы одеты в обыкновенные солдатские штаны и гимнастерки. На ногах – грубые мужские сапоги.

Эмансипация полная.

Мужская военная форма, плотно облегающая тело, делает их комично-уродливыми.

На обучение ударниц обыватели специально ходят смотреть точно в цирк. Одни одобряют, другие ругают.

Буржуи, показывая солдатам на марширующих женщин, говорят: «Смотрите и стыдитесь. Женщины хотят воевать, а вы, мужчины, трусите. Довели родину! Свободу завоевали! Женщины вынуждены сами браться за оружие! Эх вы, мужчины!

Солдаты петроградского гарнизона возненавидели «бочкаревскую гвардию» непримиримой ненавистью и оскорбляют на каждом шагу:

– Проститутки! Потаскушки!..

– Черт вас сует не в свое дело!

* * *

На каждом шагу споры: быть или не быть войне. Число противников войны заметно растет во всех слоях населения. Даже многие поэты зачирикали по-иному.

* * *

Удушливый воскресный полдень.

Любовно ощупывает и разглаживает морщины старушки-земли огнедышащее летнее солнце.

Зашла Лена.

Потащились пешком на острова.

Забрели по пути в Ботанический сад.

Худосочный кривоногий солдатик с лицом хулигана и скандалиста, в высоких желтых сапогах со шпорами, сопутствуемый толпой подростков, срывал у кустов и деревьев дощечки с латинскими обозначениями.

Старик в рыжем котелке, напоминающий «человека из ресторана», пытался его урезонивать.

Мы сели в лодку и скользим по заливу.

Над головами качается ослепительный яркий шар солнца, щедро разливая тепло и радость. Море, опьяненное солнцем, спокойно дремлет. Широкой сверкающей полосой оно убегает в призрачную даль.

Берег остается все дальше и дальше.

Я складываю весла к бортам и пересаживаюсь на скамейку к Лене.

В теле сладкая усталость. Хочется молча, ехать без конца.

Но Лена настроена иначе. Она все еще под впечатлением виденных в Ботаническом саду картин.

Она с типичной женской нелогичностью бранит «демократию», которая не умеет себя вести в общественных местах.

– Ты только подумай, – горячо апеллирует она ко мне. – Ботанический сад – этот цветущий, восхитительный уголок природы обратили в свиной хлев, в свалку нечистот, в пустырь, на котором играют в городки…

– Лена, не кипятись! – говорю я шутя. – Ты не права…

– Как не права? Ты знаешь, Валерий, я не мещанка, не реакционерка, я на днях даже вступаю в партию соци-иалистов-революционеров, я приветствую освобождение народа и готова отдать себя на служение ему, но этот вандализм я никому простить не могу. Это ужасно дико!..

Я стараюсь говорить как можно спокойнее, хотя меня раздражает эта явно контрреволюционная философия.

– Лена! Нужно понять психологию солдата. Нельзя обвинять огульно. Я понимаю его. Твой прокурорский тон, милая, вовсе неуместен. Руководители революции и пролетариата ценности в помойку не выкинут. Придет время, и сад уберут, вывески разрушенные поправят. Сейчас бушует стихия, вышедшая из беретов. Не до ботаники.

Лена обзывает меня дикарем.

Долго сидим молча. Я снова сажусь на весла.

* * *

В Таврическом саду в нескольких шагах от дворца в кругу огромной толпы «артистического» вида босяк залихватски бренчит на балалайке и поет.

Про бывший царствующий дом отхватывает такие куплеты, что у женщин уши вянут.

Картинно изогнув фигуру, выпятив открытую, бронзовую от загара грудь, ворочая желтыми белками глаз, босяк резко-крикливым тенорком выводит:

Как у нашего царишки
Очень маленький умишко.
А наша матушка-царица —
Точно с Невского девица…

Вслед за куплетами, дергаясь и вихляясь всем телом, он шумно бьет по струнам частым перебором и странно измененным, музыкально звенящим тембром выдыхает из гортани слова припева:

Ай да царь! Ай да царь!
Кровопивец государь!
Ай да царь! Ай да царь!
Кровопивец государь!..

Дальше, конечно, про царских дочерей, про Анну Вырубову, про Гришку Распутина.

Солдаты бросают в шапку «артиста» мелочь, добродушно посмеиваются.

Вслух поощряют:

– Так их, братишка!..

– Катай, катай их, не стесняйся. Теперь и про царя можно – слобода.

Женщины при особенно сальных куплетах стыдливо прикрывают лица прозрачно-тазовыми шарфиками.

Мещаночки и старухи-няни испуганно качают головами и вздыхают:

– Господи милосливый! До чего дожили. Про самую царицу-таки непристойности поют.

– Последние времена, видно, настали, о-хо-хо-хо.

– Угодники святые, молите всевышнего за нас, окаянных…

– А ну-ка спой ище, паренек, по пятачку дадим.

* * *

Ехал на Выборгскую сторону.