В этом мире подлунном...

Бируни поздоровался. Старый дервиш — тень прежнего «повелителя вина» — ответил кивком на приветствие. Он узнал Бируни, но остался безучастным.

— Как ты, дорогой? Слава аллаху, я вижу — освободился из проклятой темницы, вернулся живым и здоровым.

— Слава аллаху, слава аллаху! — Глаза Маликула шараба наполнились слезами. — Покорный ваш слуга, мавляна, вышел живой из зиндана, хоть и не здоровый, но вышел, а вот Бобо Хурмо… Мы лишились его, Абу Райхан, навсегда лишились.

Бируни провел ладонями по лицу и хотел пройти в угол, чтобы взглянуть на покойного. Маликул шараб попросил сесть рядом с собой:

— Оставь, Абу Райхан, не надо смотреть. Позову глухонемого дервиша, пусть читает Коран… Пусть читает… Бедный Бобо Хурмо! Не дай бог никому перенести такие мучения. Вчера его выпустили из зиндана. Не дошел до моей лачуги, упал на дороге. В полдень будем выносить. Будешь на похоронах или не сможешь?

— Как же не буду?.. Только у меня есть одно дело к тебе.

— Знаю. В Газну пожаловал Ибн Сина.

— Откуда знаешь?

— Нет секрета в Газне, которого не знал бы Маликул шараб, бедный дервиш. Кровопийца-султан, оказывается, оскорбил Ибн Сину. Еще похлеще, чем некогда шаха поэтов… Мошенника приняли за настоящего Ибн Сину, а настоящего Ибн Сину обозвали мошенником и обошлись как с мошенником… Ну, да нет худа без добра, мавляна! Лжелекарь — это ведь тоже наказанье султану Махмуду, может, оно послано свыше.

— Но жизнь Ибн Сины в опасности, Маликул шараб!

— Знаю. Все знаю, Абу Райхан. Я сам хотел послать к тебе верного человека. — Маликул шараб придвинулся к Бируни, зашептал: — От имама Исмаила прибыли гонцы. Что нужно Ибн Сине — напиши тотчас. Имаму передадут немедля. А вечером, перед закатом солнца, получим ответ… Хочешь, жди здесь, в моей лачуге.

Неожиданности преследовали Бируни в последнее время. Не успел он успокоиться от услышанного и увиденного в питейной Маликула шараба, как там же, в питейной, появился новый гость. Тут и хозяин был удивлен донельзя:

— Поэт Унсури?!

— Хвала, хвала тебе, Маликул шараб! Узнал меня, дорогой друг, узнал!.. О, мавляна Бируни тоже, оказывается, здесь! — Поэт, подметая пол длинным своим халатом, неуклюжей походкой подошел к ним обоим, поклонился — сначала Бируни, потом Маликулу шарабу. Опережая обоюдное их недоумение, сказал, вытирая пот со лба: — От солнца мира — к вам. Прибыл, дабы передать важное поручение покровителя правоверных, дорогие! — Тяжело дыша от волнения, глянул в темный угол, продолжил: — А где тот грешный раб аллаха Бобо Хурмо, дорогой мой Кутлуг-каддам?

Глаза Маликула шараба гневно вспыхнули:

— Если благословенный наш повелитель захотел позаботиться о Бобо Хурмо, то он… опоздал! Бобо Хурмо оставил наш бренный мир и осветил своей душою мир вечный, загробный.

— Да будет покой его душе!.. И когда?..

— Вчера в полночь! Если б вам выпала одна десятая доля страданий, которые претерпел Бобо Хурмо, вы, о садовник сада поэзии, давно угодили бы из этого сада в сад райский!

Унсури будто и не расслышал злых слов Маликула шараба. Постоял, пошептал что-то молитвенное.

— Сей бедный Бобо Хурмо… приснился ныне покровителю правоверных. Удивительно!

— О садовник, не стоит удивляться. Замученный Бобо Хурмо еще много раз будет сниться благословенному нашему султану!

Поэт не ответил и на эту колкость… Султан вчера вечером пригласил его к себе. В спальне, как обычно в последние месяцы, было мрачно и таинственно. Султан лежал на спине, лицом вверх. Его голова, напоминающая уродливо вытянутую гладко-рябую дыню, провалилась в пуховую подушку, глаза были плотно сомкнуты, скуластое лицо заострилось и приняло совсем желтый цвет.

«Великий исцелитель» и Абул Хасанак куда-то провалились. Унсури, весь в холодном поту, долго стоял у ног султана, так и не открывшего глаз. Султан, когда был здоровым, любил, чтобы ему гладили ноги. Преодолевая боязнь, Унсури осторожно протянул руку к желтокожим, высохшим голеням султана. От прикосновения султан пробудился.

— А, дорогой Унсури… — произнес султан едва слышно. — Послушай-ка, поэт, в полдень я сегодня задремал и приснился мне тот нищий… Ну, Бобо Хурмо, владелец рощи хурмы… где теперь сад Феруз. Приснился в белом наряде, похожем на саван. Без шапки, босой, вошел вон в те двери… Что-то шептал, чем-то грозил — я не понял. Но… прошу тебя, Унсури, возьми хурджун с золотом и дай ему это золото, чтоб он оставил меня в покое…

Уставил в потолок взгляд почти совсем уже омертвелых глаз — без блеска, чуть мерцавших, словно тонкая пленка воды на самом дне высыхающего колодца. Тихо досказал:

— Ведь отныне моя цель — творить добро, только добро!

Слезы пролились — их было мало — из тусклых глаз Махмуда.

— А где этот самый… мой Ибн Сина, где Абул Хасанак? Неужели нет ничего нового о божественных плодах?.. О создатель! Как мучительна кара твоя…

…Унсури повернулся к Маликулу шарабу:

— О господи, что же мне делать? Покровитель правоверных послал Бобо Хурмо целый хурджун золота, говорил, что искупить хочет свою вину… Целый хурджун!

Маликул шараб горько рассмеялся: