В этом мире подлунном...

— Не знаю, мавляна! Ничего я не знаю… Если бы я его видела в лицо… настоящего Ибн Сину! Но вы-то знаете его в лицо, и потому вы единственный можете разгадать эту загадку.

— Хорошо! Допустим, что так. Но подумаем, какова цель данного маневра двух визирей: вместо настоящего Ибн Сины подставить султану ложного. Что может сделать им полезного ложный Ибн Сина? — спросил Бируни, уже захваченный анализом этой тайны, этой логической задачи.

— Ох, мавляна! Человек с таким умом… Их цель, визирей, — погубить повелителя, так? А ложный Ибн Сина будет «лечить» султана, так? То есть его рукой они и уберут султана! — Хатли-бегим настороженно посмотрела на дверь, потом на онемевшего от неожиданности ученого.

В самом деле: какой бы там ни был Ибн Сина, он нужен султану как врачеватель. А как он будет «лечить» — в том султан несведущ.

Что же теперь делать ему, Бируни?

Этого он не знал. Он понимал, чего хочет от него Хатли-бегим. Но зачем ему попадать в это скрещение чужих страстей, чего хотеть ему? Вот чего он не знал. И потому сидел не в силах проронить ни слова.

Как он был рад услышать весть о приезде Ибн Сины в Газну, — теперь эта радость угасла, как костерок от ливня, и место ее заняли старые горькие думы: «Зачем мне все это — борьба, интриги, чужие интересы?»

Его, мирного человека, ученого, чьи помыслы заняты лишь наукой, хотят вмешать в грязные дела, а он… он втягивается, помимо воли, но втягиваясь в них, он подчиняется людям низменным и страшным, тем, кто из-за жажды власти, во имя того, чтобы господствовать над себе подобными, не останавливается ни перед чем, ни перед какой бы то ни было низостью и подлостью.

«Быть подальше от этих людей, от их склок, оставшуюся жизнь посвятить знаниям и науке, но как, как это сделать, как уйти в сторону?»

Хатли-бегим, будто угадав ход его мыслей, с поспешностью поднялась:

— Итак, договорились, мавляна… Обо всем остальном вам скажет глава дивана. Для вас все приготовлено: и лошади, и слуги, и сарбазы… Может ведь случиться, что лекарь, найденный в Тегинабаде, и есть… настоящий Ибн Сина, тот, кого вы знали еще в Хорезме.

— Может быть. — Бируни поднялся тоже, учтиво по, клонился сестре султана.

— Подождите еще немножко, мавляна! — Хатли-бегим, бесшумно ступая по коврам, подошла к одной из настенных полок. — Вчера ко мне во дворец заявились иноземные торговцы, подарили небольшую вещичку. Посмотрите, пожалуйста. Как вы думаете, сколько это стоит?

И Хатли-бегим, улыбаясь одними кончиками губ, раскрыла коробочку слоновой кости.

А на дне коробочки лежал крупный камень, лежал, излучая снопы искр — голубых, красных, темно-синих, фиолетовых и еще, и еще… многих еще цветов!.. Боже мой!

Тот самый камень, который показал ему Пири Букри! Сколько шахов и нищих держало его в руках, этот зло принесший им всем зловещий камень, в конце концов обещанный ему, Бируни, в обмен на Садаф-биби!

Туман рассеялся! Ясно, теперь как день ясно: этот камень принес в подарок Хатли-бегим Пири Букри. Принес в обмен на Садаф-биби!

Бируни побледнел. Прямо посмотрел в глаза сестры султана:

— Этот драгоценный камень — свидетель многих злых дел, он приносит несчастья. И сильным мира сего — тоже.

Злорадно заблестели прищуренные глаза Хатли-бегим.

— Удивительная история! Расскажите, мавляна!

— История этого камня слишком длинная. Цена его… он бесценен! Но, как бы ни был он бесценен, счастья бедной девушки он не стоит. И ценить человека драгоценностями — несправедливо.

— При чем тут бедная девушка?

— Прошу, бегим, не надо обманывать меня. Этот камень вам преподнесли за мою служанку, за бедную Садаф-биби!

Густо напудренное лицо Хатли-бегим словно почернело от гнева:

— Служанка? Любовница ваша-вот кто та бесстыжая женщина!

— Госпожа!

— Довольно! Оставим камень в покое… Повеление шаха — закон для подданных, верно? Так выполняйте повеление султана, мавляна.

Бируни отвел глаза, опустил голову, но не сумел заставить себя замолчать:

— Я выполню, госпожа, это повеление. Но хотел бы, чтоб и вы учли мою просьбу! Если бедная служанка моя во дворце — освободите ее. А если она у этого торгаша… тоже помогите вырвать ее из сетей Паука.

Хатли-бегим отвернулась лицом к стене, к занавесям-сюзане, на которых невинно красовались цветы персика. «О создатель! За какие мои грехи это унижение? Рабыню он ставит выше меня, рабыню, не стоящую моего ногтя».

Бируни направился к двери.

«О святые! Кругом столько эмиров, беков, правителей, а эта женщина, сестра султана, привязана до сих пор ко мне, старику! Но зачем, зачем мне ее любовь, своенравная, опасная, злая?»

Бируни осторожно прикрыл за собой двери. Из комнаты в коридор донесся надрывный плач,

Глава двадцатая

В темнице — как в перевернутом вверх дном казане. Тьма-тьмущая!

Стражники, он помнит, сняли наручники, стащили с глаз толстый полотняный кушак, столкнули вниз, в подвал. Маликул шараб помнит: он стукнулся коленями обо что-то, похожее на пень, всей тяжестью тела рухнул наземь лицом. Головой ударился еще обо что-то твердое, приступок у стенки, что ли, долго лежал без сознания.