Тишина. Голос исчез вместе с помехами: хот-дог перестал быть средством связи. Оставалось надеяться на то, что все станет ясно, когда я войду в дом Роберта.
Его дом оказался одним из двух трейлеров, дверь и крыльцо которых полиция обклеила желтой пластиковой лентой. Второй, похоже, хозяева бросили несколько месяцев назад. Метамфетаминовая лаборатория.
Я оставил машину на лужайке перед домом и зашагал к жилищу Роберта. В доме никого не было — по крайней мере из тех, кто ездит на машине. Я зачем-то постучал в дверь, а затем вошел.
Кишки и кровь уже убрали — не удивительно, ведь полиция не хотела допускать, чтобы внутренности полдня приманивали к себе мух. И все же я узнал эту комнату — по фотографиям, которые показывал коп. Здесь взорвался Роберт. Стоял жуткий запах органики — смеси протухшего молока, плесени и дерьма.
На голых стенах — ни фотографий, ни дешевых пейзажей, ни плакатов с изображением кинозвезд. Может, все сняли полицейские? Телевизора нет. Диван, кресло, обивка которого прожжена окурками. Это жилой дом или сквот?
Я заглянул в кухоньку, расположенную в одном из концов трейлера, затем развернулся, прошел по короткому коридору, ведущему в другую часть дома, толкнул дверь, за которой должна была быть спальня…
…и застыл. Внезапно передо мной появилось поле, припорошенное снегом, а на горизонте — горные вершины, врезающиеся в потрясающее фиолетовое небо. Казалось, кто-то отпилил конец трейлера. Только если бы это произошло на самом деле, я бы увидел соседский ржавый трейлер и брошенный «олдсмобиль» в зарослях сорняков.
Я отступил в коридор — сбитый с толку, напуганный тем, что меня может втянуть туда. Только минуту спустя я понял, что увидел фреску, протянувшуюся по стенам от пола до потолка.
Художник раскрасил стены, оконный переплет и, черт побери, даже сами стекла. Он раскрасил занавески, ковер, простыни и смятое одеяло на неубранной кровати — так что, если смотреть с порога, возникал не фотографический эффект, а нечто большее. Покрытая инеем трава, нарисованная на стене, продолжалась на тумбочке и на стоявшем на ней стакане, наполовину заполненном водой. Стакан был с трещинкой, но художник включил в картину и ее, превратив в отблеск солнечного света на обледеневшем листке.
Эффект был слишком мощный. В последний раз я чувствовал такую тяжесть в желудке в детстве, когда впервые увидел небоскреб. Сам Пикассо за всю жизнь не смог бы написать подобную картину. Наступи на ковер — и разрушишь фон, разгладь одеяло, и эффект пропадет.
Не знаю, сколько я стоял там, потрясенный детальностью изображения, впитывая в себя детали.
Стоило мне пристальнее вглядеться в картину, как удивление сменилось холодным ужасом.
Я закрыл дверь, решив, что больше никогда не буду ее открывать, двинулся по коридору в направлении гостиной, прошел мимо ванной, затем резко остановился и заглянул туда. Ничего необычного.
— Ну и что? — громко сказал я.
Проклятое любопытство. Зайдя в ванную, я увидел, что он действительно стоит не у стены, где ему полагалось быть, а в футе от нее. Оттащив унитаз в центр ванной, я обнаружил, что квадратная плита, к которой он прикручен, аккуратно закрывает квадратный люк. Вход в подвал?
Под люком, в слое гравия и земли, виднелся широкий лаз — человек проползти сможет.
В тоннель уходила раздвижная лестница — из тех, которые держат в спальне на случай пожара.