В Гаване идут дожди

Снаружи, с улицы, слышится чей-то голос. На соседнем балконе стоит Шалая Кета, кричит «Мони, Мони!» и машет руками. Моника выходит на балкон. Полная луна (луна сумасшедших) скрыта облаками, вокруг темень и тишина. На улице никакого движения. От Дома телевидения, возле которого собираются гомосексуалисты для бесед и знакомств, они расходятся парами или поодиночке. «Моника, Моника», – настойчиво повторяет Кета и тычет пальцем в сторону базара, погруженного в полную тьму. «Смотри!» – говорит она, но Моника ничего не видит: «Где?» – «Конга, карнавальное шествие, кон-га выходит с Меркадо!» У Кеты, видно, очередной приступ помешательства, она хлопает в ладоши и смеется. «Я тоже пойду с ними, пойду туда!» Моника снова глядит в темноту, но ничего не видит и только слышит какой-то глухой стук – не то барабанов, не то железа, будто Танганьика, негр-плясун, бьет по своим «барабанам». «Кета, я ничего не вижу», – говорит Моника, а когда оборачивается, соседки уже нет на балконе. Кета внизу, выходит из дому и, пританцовывая, не глядя по сторонам, пересекает улицу. На углу у Дома телевидения несколько задержавшихся здесь гомосексуалистов смотрят в сторону базара, а другие туда направляются.

Монике вдруг захотелось одеться и спуститься – посмотреть, что происходит, но она лишь машет рукой. Наверное, топчутся там гомики да психи, а чтобы смотреть на гомиков и психов, не стоит бежать на улицу, говорит она себе, закрывает дневник, идет в спальню и ложится спать. Чарльз, встав на задние лапы, тянется к перилам балкона, глядит туда, где раскинулся Меркадо, и виляет хвостом.

Глава 3

Пьяный Франсис остался лежать, где лежал, а я пошел домой. Улицы были темны, фонари не горели, окна в домах не светились.

«Ох уж эти отключки, мать вашу…» – бормотал я, взбираясь во мраке по лестнице к своему жилищу. Ввалившись в комнату, не раздеваясь рухнул на кровать. Голова трещала и раскалывалась. Я тер виски, но боль не проходила. «Удружил мне Франсис своим самогоном, в рот больше не возьму это зелье, у меня еще хватает денег, – бурчал я, – чтобы купить «Джонни Уокер» с черной этикеткой или – а почему бы и нет? – «Чивас регал».

«Опять несешь всякую чушь, фантазер непутевый. Потому и сидишь на мели», – зудела Бэби мне в ухо. Она и была тут и не была.

«Купим ром, купим ром», – бубнил Франсис, которого здесь тоже не было, хотя я его прекрасно слышал.

«Ладно, пока обойдусь тем, что есть, – сказал я себе, вспомнив, что ром, как и кусок свинины, уже можно получить по карточке. – Возьму завтра». Но назавтра меня ждало срочное дело по обмену жилья в провинции Пинар-дель-Рио.

С трудом дотянулся я до телефона и хотел набрать номер Моники, но аппарат не подавал признаков жизни. На кой черт он мне вообще нужен? Опять не работает.

«Пошли они все… и ром, и телефон, и Моника», – сказал я и, засыпая, слышал, как по крыше застучали тяжелые капли дождя.

Если говорить о вере, то можно сказать, что Моника верит во все: в Бога, в святых и особенно в Пречистую Деву из Кобре, покровительницу кубинцев; верит в богов сантерии, а Малу уговаривает ее поклоняться богине моря и всех вод Йемайи. «Ты дочь Йемайи, и она тебя призывает, – говорит ей Малу. – Если хочешь, поговорю с доном Хенаро, и он все устроит».

Моника верит астрологии и гороскопам, которые регулярно передает радио Майами, а также в спиритические сеансы, на которых Рохелио, актер, с которым она жила, вызывал разных духов по четвергам в девять вечера в своей квартире на Рампе. Наконец, верит она в хиромантию и в гадание на картах, в том числе на таро.

Не верит только в майобе, потому что воочию не видела ни одного члена этой секты, а также боится сатанизма, поскольку это – плохой, страшный культ, а она, безусловно, добрая и хорошая женщина.

Подобно своему отцу, она суеверна и много читала об оккультных науках в книгах, которые втридорога покупает у Ремберто и других торговцев, ибо книги по эзотерике на Кубе очень дороги – наверное, потому, что все необычное и трудно достижимое всегда дорого ценится.

Не так давно у нее был любовник-англичанин, член масонской ложи Йорка, который рассказал ей о масонстве. А потом один кубинский йог, с которым она случайно познакомилась, пригласил ее на свои занятия с учениками и дал пару книг о буддизме. На занятия йогой Моника не пошла, поскольку медитация едва ли помогла бы ей обрести душевный покой, но обе книги читает.

И вот Моника поднимается по лестнице своего дома к гадалке Марухе, которая живет этажом выше. Идет к ней, ибо не может справиться со странным ощущением, будто вот-вот с ней случится что-то недоброе, и ей хочется узнать свое будущее.

Марухе лет тридцать, она высока и худа, с длинными, распущенными, как смоль черными волосами, придающими ей вид зловещей вороны, этакой тропической колдуньи, каковой и следует выглядеть предсказательнице судеб человеческих. Злые языки и завистники называют ее не Маруха, а Мавруха.