В Гаване идут дожди

Из окна своей голубятни я видел справа огоньки города, похожие на маленькие свечки на большом юбилейном торте. Слева все тонуло во мгле – казалось, эта часть города вообще распрощалась с жизнью. Чтобы скрасить ожидание, я отхлебнул немного рома.

– Алло, вызываю междугородный, – повторил я в сотый раз и наконец услышал ответ.

– Междугородный слушает.

Я назвал отель, и телефонистка меня с ним соединила. Аппарат не отзвонил и двадцати раз, как в гостиничном ресепшн подняли трубку.

– Нет, сеньора под этим именем здесь не проживает. Звоните в другой отель.

– Спасибо, – сказал я. И снова начался нудный процесс междугородных соединений, хотя на каждый вызов теперь уходило не более пятнадцати минут.

К десяти часам вечера были проверены уже три отеля, а полбутылки рома переправилось в мой желудок. Я чувствовал себя прекрасно, несмотря на тщетные хлопоты. Оставалось навести справки еще в двух отелях, но я не стал туда звонить: слишком дорогие заведения и только для иностранцев. Мать Моники в них не поселится.

В одиннадцать вечера я вышел на свою обычную позднюю прогулку.

Сильные резкие порывы ветра вздымают и швыряют в лицо уличный мусор. Моника торопится добраться до дома.

Ох, этот проклятый ветер, который просто выводит из себя. Сволочь, говорит она, когда бешеный порыв ветра едва не сбивает ее с ног и заставляет ускорить шаг.

Там, за углом, ее дом. Наконец-то можно будет отдохнуть, принять душ, послушать битлов, сесть за дневник, лежащий без дела более чем две недели.

Пока ветер беснуется на улицах, барабанит в окна и двери, она напишет, что ей чудится, будто Он потерял к ней интерес, замкнулся в себе, вроде бы охладел. Может быть, с Ним что-то стряслось, а Он от нее скрывает? «Этот человек в тебе души не чает», – говорит ей Малу. Странная все-таки эта Лу. Всегда предостерегает подругу, советует не доверять Ему, как, впрочем, и всем мужчинам вообще, а тут вдруг проявила такое к Нему расположение.

Около дома на деревянных ящиках сидят две соседки – не по возрасту красивая старуха и женщина средних лет – и беседуют, оглядывая прохожих.

– Добрый вечер, – говорит Моника.

– Добрый вечер, милая. – От старухи веет приветливостью и покоем.

– Слыхала про Кету? – спрашивает женщина.

– Про Кету? А что с Кетой?

– У нее опять случился кризис, и ее увезли.

– Господи Иисусе! – Моника входит в подъезд.

– Как твой песик? Здоров? – спрашивает добрая старуха.

– Да, – Моника оборачивается. – А что?

– За весь день ни разу ни тявкнул, ни залаял. Странное дело.

– Любит поспать. – Моника направляется к лифту.

– Очень славная собачка, – говорит ей вдогонку женщина средних лет.

У двери Моника вынимает из кармана ключ и вставляет в замок. В передней темно, а Чарльз не бросается на нее, как обычно.

– Чарльз, Чарльз, – зовет она, включая свет.

Напряжение нарастает. Ей уже кажется, что при свете лампы она увидит сейчас что-то страшное: то ли погром в квартире, устроенный ворами, то ли самих бандитов, поджидающих за дверью.

Однако вся мебель на месте, цветной телевизор и музыкальная аппаратура в порядке, все как всегда. Только Сэра Чарльза нигде не видно.

Моника идет на кухню. Еда, оставленная для Чарльза в миске, не тронута.

– Чарльз, Чарльз, – снова зовет она, направляясь в комнату. – Ты где?

Слабый лунный свет, проникающий через окно, рисует замысловатые узоры на кровати и на полу.

– Чарльз, куда ты запропастился?

Моника нервно щелкает выключателем, комната освещается, ее встречает собственное отражение в зеркале шкафа.

– Что с тобой? Чарльз!

Чарльз лежит возле кровати на боку, вытянув лапы: из полуоткрытой пасти свешивается язык.

Моника тихо до него дотрагивается. Морда пса еще теплая, но тело уже остыло.

– Чарльз! – кричит она и начинает его теребить. Пес не подает признаков жизни. – Что с тобой? Чарльз, скажи, скажи!

Да, Сэр Чарльз скончался. У Моники из глаз катятся слезы, она его бережно приподнимает, как ребенка, и целует в нос.

– Боже мой, Чарльз, Чарльз, – восклицает она, всхлипывая, и закрывает ему глаза. Затем осторожно переносит на софу и сидит рядом, плачет и вспоминает, как они вместе жили-поживали.

Наконец ложится в постель и, сраженная усталостью и горем, все же умудряется заснуть.

Сэр Чарльз умер.