В глубинах Балтики

Укукай крепко воткнул в лед свой остол — палку около метра длиной с железным шипом на конце, которая служит для управления нартой, — и закрепил за него ремень вожака. Собаки выкопали в снегу неглубокие ямки, свернулись калачиком, прикрыв носы пушистыми хвостами, и задремали, а те, у которых лапы были разбиты в кровь, старательно зализывали их. Под прикрытием стоящей ребром льдины мы примостили примус, он чихает, фыркает, но гореть не желает. Керосин на морозе загустел и потому плохо проходит по тонкой форсунке и не воспламеняется.

Сейчас самая светлая часть дня. Солнца нет, но зарево от него и слабенькие бледные лучи видны на юге. Скоро наступит долгожданный день, когда солнце появится над горизонтом.

Наконец Памьят добился успеха: примус сначала тихо, а затем все сильнее и сильнее запыхтел и стал гореть нормально. Начали таять мелкие льдинки, которыми был набит чайник. Чтобы не продрогнуть, пока вскипит чай, нам пришлось бегать около временного лагеря. Конечно, можно было бы поставить палатку, забраться в кукуль — спальный мешок, сшитый из оленьих, собачьих или волчьих шкур, но надо торопиться, чтобы поскорее выполнить порученное нам дело, оно достаточно серьезное.

Чай готов. Обжигаясь, торопливо глотаем его. Часовой отдых окончился. Подняли собак и пошли дальше. [30] Собаки после отдыха побежали лучше. Солнечная заря исчезла. Курс лежал на маленькое темное пятно берега на горизонте. Временами оно скрывалось за торосами. Шли, ориентируясь по компасу. Ветра почти не было. Тишину нарушало лишь дыхание людей и собак, скрип полозьев по льду.

Ярко разгорелись звезды, и стало будто светлее. Мы молча шли вперед. Берег стал ближе, но туманная дымка неожиданно закрыла его. Прошло еще пять часов беспрерывного движения, все мы снова взмокли.

Легкая дымка морозного тумана рассеялась, и перед нами открылся берег. У всех под белыми, пушистыми от инея бровями и ресницами радостно заискрились глаза. Ускорили шаг, поднялись на невысокий берег, остановились. Вверху иссиня-черное, усеянное бесчислеными звездами небо, внизу гладкая белая поверхность бесконечной снежной тундры, Собаки терлись заиндевевшими мордами о снег, стараясь содрать ледяную корочку, образовавшуюся от дыханий на носу и вокруг глаз.

Укукай и Памьят пошли в разные стороны по берегу в поисках следов, указывающих на пребывание на острове человека.

— Ага! Есть! — закричал Укукай. Все пошли на его возглас. На снегу увидели ясный след нарт.

— Как скоро доберемся до яранги? — спросили мы.

— Скоро. Чукча сегодня ехал, капканы объезжал. Нарты — оленьи, а упряжка — семь собак! — доложил Укукай, читая на снегу, как по писаному.

След нарты должен был привести нас к становищу, Собаки так быстро потащили нарты, что мы получили возможность изредка подсаживаться на них, чтобы перевести дыхание.

На 35-градусном морозе при быстрой ходьбе (почти бегом) дышать тяжело даже привычным каюрам-чукчам. Приспособиться к обычному собачьему дробному, быстрому шагу трудно, а когда собаки бегут рысью, то приходится быстро перебирать ногами, иначе можно остаться в снежной пустыне в одиночестве. [31]

Поднявшись с берегового приплеска, след вывел нас к летнему чукотскому становищу и дальше пошел прямо на северо-запад.

Вдруг вожак передней упряжки насторожился, тявкнул и сильно натянул потяг. Собаки понеслись, напрягая последние силы. Внезапно ярко блеснул костер, разложенный посредине яранги — большого куполообразного шатра.

Навстречу нам выбежали хозяин яранги Этань, его жена Рультына, два сына и дочка; лишь грудной младенец остался в теплом пологе. Это было все население острова. Об этом мы узнали несколько позже.

Не задавая вопросов, Этань и его старший девятнадцатилетний сын Талья помогли Укукаю и Памьяту распрячь и накормить собак. Рультына подбросила в костер несколько поленьев и вместе с детьми залезла в полог.

Все было так, как будто эта семья ежедневно встречала гостей вроде нас.

Этань пригласил всех во внутреннее помещение яранги. Он предупредительно поднял край оленьей шкуры, показывая, куда пролезать, чтобы попасть в это замечательное сооружение. И. А. Ман, наши каюры и я один за другим вползли внутрь.

У задней стенки, против входа, стояло выдолбленное из дерева небольшое корытце, наполненное тюленьим жиром, в котором плавали кусочки мха. Пропитанный жиром мох служил фитилем, узкая его полоска была прикреплена к краю корыта и горела ровным красноватым пламенем не хуже керосина. С верхней жерди свешивался ремень с крючком из оленьего рога, на котором был подвешен огромный медный чайник. Корытце-жирник одновременно служило и источником света, и отоплением, и кухонной плитой.

С мороза мы попали в слабо освещенное душное помещение с температурой 30 градусов тепла. Молодая хозяйка сидела на оленьей шкуре в одних мягких кожаных трусах и кормила грудью ребенка. Ребятишки были совсем голышом. [32]

Хозяин и каюры стали быстро стаскивать с себя кухлянки, торбоза и теплые меховые шапки-малахаи. Мы последовали их примеру. Места для всех едва хватило.