Когда Фисанович получил назначение на должность комдива, Купец стал настойчиво проситься на освободившееся место командира «М-172». Морозов походатайствовал за него. Городничий поддержал. И хотя весь мой опыт говорил, что делать этого не следует, что год службы старпомом на «эске» не восполнит у человека то необходимое «что-то», не отпущенное ему природой, я поддался на уговоры. «А ведь это не худший выход, — думалось мне. — Кунец все же подводник опытный. И просится-то он не к легкой жизни, а на тяжкий командирский труд. Значит, чувствует в себе уверенность. Да и где возьмешь подготовленного командира?»
Так Кунец вступил в командование знаменитой «малюткой», еще находившейся в ремонте. Меня радовало то, что Фисанович не порывал связи со «своим» кораблем. Он не упускал случая, чтобы побывать на нем, встретиться с людьми, поговорить с ними хотя бы просто так. Но ведь и разговор «просто так» с умным человеком не проходит для окружающих бесследно. Все это, по моим представлениям, должно было помочь Кунцу набраться уверенности, почувствовать под ногами твердую почву.
После ремонта в первом походе «М-172» участвовал Фисанович. Плавание оказалось безрезультатным. Израиль Ильич ничего плохого о новом командире сказать не мог. И в следующий поход его решили отпустить одного.
Ожидая возвращения своей любимой «малютки», Фисанович приготовил ей маленький подарок. Израиль Ильич не только любил стихи, но и сам пробовал перо. На этот раз он написал текст песни, специально посвященный экипажу «М-172». Слова понравились композитору Евгению Жарковскому, служившему во время войны у нас на флоте, и он написал музыку.
Вот эта бесхитростная песня:
Песня была разучена. Ею готовились встретить гвардейцев из похода. Но она так и осталась неспетой. «М-172» не вернулась.
Как укорял я себя в том, что согласился на назначение Кунца командиром! Будь лодка в других, более надежных и верных руках, возможно, она и не погибла бы.
Впрочем, эти упреки себе были до некоторой степени преувеличенными. Ведь сто семьдесят четвертой «малюткой», погибшей около месяца назад, командовал отважный и умелый Иван Сухорученко, который в полной мере продемонстрировал свое искусство моряка и подводника, когда в марте привел лодку в базу после подрыва на мине. А Видяев, Хомяков, Малофеев, Шуйский? Разве заподозришь кого-нибудь из них в недостатке мастерства, находчивости, выдержки?!
И все-таки очень трудно снять с себя упрек в том, что в каких-то вещах просчитался ты сам, каким-то своим решением не отвратил от лодки грозящей ей беды. Тут порой бывают бессильны и логика и здравый смысл.
Третья военная
Над центральной Россией стояла хмурая, слезливая осень, словно все слезы вдов и сирот отдавала она земле. А у нас на Севере уже наступила зима. Третья по счету военная зима. Но в тот год неизбывное горе людей, потерявших родных и любимых, все чаще смягчалось улыбкой. То был год великого и окончательного перелома в ходе войны. И каждому было ясно, что успехи эти прочные и необратимые, что вот оно, очищение родной земли, идет! И на весах человеческих чувств радость от этого перевешивала каменный груз всякого личного горя.
[269]
С таким настроением и встретили мы ноябрьские праздники, на которые Север отпускает куцый-прекуцый день и вьюжный ветер.
На бригаде не прекращалась обычная боевая работа. Зима есть зима: она помогает подводникам в достижении скрытности, но и затрудняет поиск врага, требует удвоенных сил для борьбы с осатаневшей стихией.
Тихоокеанцы (впрочем, слово это все реже и реже употреблялось в нашем лексиконе) встречали первую боевую полярную зиму. Встречали по-разному. Экипажу «Л-15» она обернулась радостью новых побед.
В ноябрьском походе эта лодка использовалась в торпедном варианте. И днем двадцать второго числа она удачно атаковала надводный минный заградитель, идущий в сопровождении миноносца и двух сторожевиков. Из шести вылущенных по минзагу торпед попала одна, но и этого оказалось достаточно.