В глубинах полярных морей

Потом он плавал в командных должностях на Балтике, возглавлял академию — ту самую, в которой учился, и сумел значительно улучшить ее учебно-теоретическую работу, стоял во главе штаба Черноморского флота. И там он тоже оставил после себя добрый след.

С такой подготовкой, с таким жизненным опытом Константин Иванович и пришел на Север. При нем флотилия в начале 1938 года стала флотом. А сам он стал флагманом 1 ранга. Это не убавило в нем ни неугомонности, ни простоты. Командующего можно было увидеть в гостях у мичмана и на мостике корабля в многодневном походе, на вечере художественной самодеятельности и на трибуне перед моряками или жителями Мурманска. Константин Иванович хорошо знал великую силу партийно-политической работы и считал своим долгом принимать в ней самое живое участие.

Мне хорошо запомнилось, как осенью 1936 года две лодки — «Д-1» и «Д-2» — ходили под флагом командующего в автономное плавание. Для нас это плавание было связано со специально запланированным учением. Мы заглянули тогда в Карское море через пролив Маточкин шар, посетили Русскую гавань на Новой Земле. Душенов тогда пробыл на лодках в море две недели.

Популярность Константина Ивановича и на флоте и в Мурманской области была необычайной. Его избрали депутатом Верховного Совета СССР первого созыва. Но вскоре после этого случилось непоправимое: по злодейскому навету он был арестован и приговорен к расстрелу.

Это была одна из самых тяжелых для нашего флота утрат. За три остававшихся до войны года Душенов, несомненно, успел бы сделать еще очень многое для укрепления его боеспособности.

[103]

Но, несмотря ни на какие потрясения, флот продолжал расти и укрепляться во всех своих звеньях. Он пополнялся эсминцами новых, советских проектов, сторожевиками, тральщиками, охотниками за подводными лодками, торпедными катерами. Из отдельного дивизиона подводных лодок выросла бригада, где основную силу составляли «щуки» и «малютки», а перед войной начали появляться и «катюши».

И все это тесно переплеталось с нашими личными судьбами. Мы, старые и уже опытные североморцы, продвигались по службе, росли в должностях и званиях. Я, покомандовав группой и боевой частью на «Д-1», уехал на командирские курсы в Ленинград, откуда вернулся на ту же лодку под начало Вячеслава Петровича Карпунина и плавал на ней старпомом. Затем командовал «щукой» и снова, уже командиром, возвратился на «Д-1». С этой должности осенью, 1938 года меня и назначили командиром дивизиона «щук».

Похожими оказались судьбы и многих других комадиров, пришедших на Север в 1933 году.

Ну можно ли было не привязаться к этому краю, не ощутить себя связанным с ним крепчайшими узами?!

Сбылось все то, о чем говорил во время стоянки у Свирицы Сергей Людвиг: наша работа была интересной, большой и значительной; романтика, став буднями, не утратила своих прекрасных черт; Студеное море покорилось нам, океан сделался нашим верным союзником.

Бомбы рвутся рядом

В центральном посту «Щ-422» висит плакат: «Подводники! Страна благословила вас на бой. Кровь замученных фашистами наших братьев, отцов и матерей зовет нас к мщенью. Топите фашистов! Смерть и только смерть им!»

На лодке нет такого человека, которому бы не пришлось несколько раз в сутки пройти мимо плаката. И все его помнят наизусть. Простые слова призыва находят отзвук в сердце каждого. Война-то ведь коснулась всех самым жестоким образом.

Вот, например, штурманский электрик Степан Черноусов. Я давно знаю этого серьезного, вдумчивого краснофлотца, очень хорошего специалиста. Родом он со 

[104]

Смоленщины, и село его оказалось в оккупации. От родных известий нет. Видимо, они остались там, под сапогом фашистов. И на душе у моряка горько, тоскливо. Мне понятны его переживания. Я сам — в который уже раз! — перечитываю последнее, еще декабрьское письмо жены. Она, правда, не в оккупации, а в осажденном Ленинграде. Там голод, холод, ежедневные обстрелы. Зоя у меня слабенькая, похвастаться здоровьем не может. Выдержит ли она эту страшную зиму?

«Вчера умерла бабушка, — пишет Зоя, — но она уже старенькая, трудно бы было ей. Мама работает в порту день и ночь. Я по силе возможности тоже работаю: одно время принимала участие в рытье окопов, затем дежурила — следила за «зажигалками», когда их бросал противник с самолетов, лазила по крышам и сбрасывала их, дежурила у ворот. Сейчас прихворнула, опять легкие. Но ты не бойся, это пройдет.

Береги наших людей, родной, не жалей фашистскую нечисть. Мстите за советских людей, за нашу Родину.

Ты предлагаешь поехать в Ярославскую область к твоей маме. Но я не могу, поверь мне, оставить маму одну…»

Такие письма получают многие. Они задевают самые чувствительные и сокровенные струны в душе, усиливают любовь и нежность; они будят острый гнев, который клокочет в груди и рвется наружу. А выход ему можно дать только один: стиснуть зубы, напрячь волю и очень спокойно, очень расчетливо искать в море врага и топить его, топить…

С такими мыслями и идем мы в поход.