В глубине души

— Что вы делаете, — пискнул он, — оставьте людей в покое!

— Не положено, — отчеканил один из нападающих, — сейчас хозяин выходить будет.

И действительно, дверца самого большого и самого блестящего автомобиля отворилась, и оттуда степенно, с достоинством вышел господин, ухоженный какой-то нездешней ухоженностью, — Петр Васильевич Чудаков.

Сразу следом за этим, как по команде, открылись двери всех остальных машин и оттуда посыпались, как горох, люди самого разнообразного вида.

Вся деревня уже собралась на пригорке, и жители вылупив глаза смотрели на разворачивающееся перед ними действо.

С какой-то дьявольской быстротой несколько человек распаковывали видеоаппаратуру.

Вокруг, издавая звуки, напоминающие крик голодной чайки, носился какой-то субъект.

Охрана выстроилась забором, лицом к толпе, и, сложив на причинных местах нешуточные ладони, буравила взглядами мирных селян.

Наконец все было готово, и Чудаков размеренным шагом двинулся к батюшке.

Следом за ним шел оператор с камерой на плече и корреспондентша с микрофоном.

Отец Михаил был возмущен до крайности, и это отчетливо читалось на его лице.

— Ты его физиономию пока не снимай, — кинул Чудаков через плечо оператору.

— Что вы себе позволяете! — просипел батюшка, когда важный гость подошел достаточно близко.

Но Чудаков обладал обольстительностью дьявола. Он в совершенстве владел искусством убеждения и без труда обращал врагов в самых преданных друзей. А уж с таким простаком, как этот поп, он мог бы справиться даже во сне.

Не дойдя нескольких шагов до храма, Чудаков встал на одно колено и осенил себя широким крестом, что батюшке не понравилось: уж больно театральным было его припадание.

Но затем, поднявшись на ноги, Чудаков напялил на физиономию такую обворожительную, такую искреннюю улыбку, что сердце священника дрогнуло, и он подумал: человек с такой улыбкой не может быть негодяем, а весь этот трамтарарам, наверное, является предписанием для таких важных особ. А что особа важная, не было никакого сомнения.

— Благословите, отец святой! — попросил Чудаков и подошел под благословение, тем самым показав, что законы церкви ему известны.

Отец Михаил благословил, но неохотно. Что-то все-таки мешало ему открыться этому обаятельному человеку.

После благословения Чудаков взял костлявую ладошку священника в свою мясистую горячую руку и заговорил с мягким упреком:

— Что же вы, батюшка, такую ношу на себя взвалили? Разве один в поле воин?

— А я не один, — возразил батюшка. — Вон у меня сколько помощников.

Он повел взглядом в сторону людей, отгороженных от него охраной.

— Да люди-то людьми, а без средств-то как же?

— А мы и средства собираем потихоньку. С Божьей помощью храм растет.

— Чудной вы, ей-богу! — улыбнулся отеческой улыбкой Чудаков. — Я глава администрации области. Что же ко мне-то не обратились?

— Я доложил в епархию, как положено.

— Ну, и что, помогли?

— Не помогли… — Отец Михаил поник головой.

Ему неприятно было об этом говорить, как неприятно бывает человеку, когда посторонний вмешивается в дела его семьи.

Голос Чудакова звучал как певучий инструмент, звуки которого проникали в самое сердце и заставляли верить каждому его слову.

— Что ж, помощи мы любой рады, — пролепетал смущенный священник.

Все дальнейшее помнилось ему как в тумане.

Куда-то исчезли суровые стражи порядка, толпа людей смешалась с гостями, откуда-то появилось несколько ящиков водки.

Отец Михаил пытался воспротивиться спаиванию селян, но его никто не слушал.

Народ опьянел как-то мгновенно, и страшное, ненормальное веселье охватило всех собравшихся.

Бабы с визгом пустились в пляс, мужики зажигательно посвистывали, и в центре этой беснующейся толпы, высоко вскидывая руки в белых манжетах, давал гопака сам глава области.

Отец Михаил, стоя на ступеньках храма, смотрел на происходящее с ужасом.

Ему казалось, будто сам сатана примчался из преисподней и за полчаса уничтожил труды стольких дней.

Те непрочные росточки, которые в последнее время стали пробиваться в душах его прихожан, от одного прикосновения нечистого превратились в тлен, и на волю вырвалось то бесноватое, дикое, что он так не любил в русском человеке.

— Люди, что вы делаете, люди… — бормотал отец Михаил.

Но голос его опять утратил звучность, движения — целеустремленность, и он почувствовал, что Господь оставил его.

И тогда, опустившись на грязную ступеньку храма, отец Михаил обхватил голову руками и тихо заплакал.

На следующий день от прихожан осталась лишь жалкая кучка.

А через неделю вся деревня сидела у телевизоров.

Отец Михаил тоже пошел в соседский дом, чтобы увидеть воочию свое падение, увидеть и понять, где он сделал ошибку.

Но репортаж, который показали по телевидению, изменил картину до неузнаваемости.

Там не было ни нашествия лимузинов, ни безобразного поведения охраны, и вообще никакой охраны видно не было.

Отец Михаил видел свою физиономию с елейной улыбкой, прихожан, трезвых, но веселых, которые дружелюбно пожимают высокому гостю руки.