В глубине Великого Кристалла. Помоги мне в пути

Отец Венедикт был в курсе всех дел. И очень обрадовался нам. Петькину роль в случившемся он понял с двух слов, а о подробностях не спрашивал. Он был озабочен и спешил: только что с ним связалось прежнее начальство. Сначала извинялось по поводу прошлых «недоразумений», потом обратилось с просьбой: надо выступить перед мальчишками и девчонками, которых срочно свозили на берег. Лучше всего это будет сделать на стадионе муниципальных гвардейцев. Надо сказать что-то вроде проповеди или речи, успокоить ребят, объяснить, что опасности уже никакой нет, и уговорить не разбегаться. Мол, несмотря ни на что, добрые дяди и тети теперь не оставят детишек своими заботами и устроят им лучшую жизнь. А кому говорить с ребятами, как не настоятелю Детской церкви, которого знают множество маленьких прихожан… Что? Бывшему настоятелю? Но отец Венедикт должен понимать, что обстоятельства меняются и приходит время исправления досадных ошибок и поспешных решений…

– Пойду, конечно. Не придумал только, куда Сивку-Бурку девать, с собой брать не хочется. Это дело небось затянется допоздна…

– Пускай у нас переночует! – подскочил Петька. И Сивка просиял.

Вечером, за ужином у Эдды Андриановны Сивка вел себя, в отличие от Петьки, просто аристократически, и я подумал, что ничего о нем не знаю: кто родители, как он жил, пока не попал на Пристаня́. И когда туда попал, и почему?.. А Эдда Андриановна им просто умилялась. После ужина сказала мне шепотом:

– Отец Венедикт обрел чудесного сына… или внука, как угодно…

– Эдда Андриановна, простите за любопытство. Отец Венедикт знал о… вашей работе, когда направлял меня сюда?

– М-м, не думаю. Это просто совпадение. Хотя, возможно, о чем-то он догадывался. Наверное, подумал, что здесь, на окраине, вам будет удобно и спокойно. Безопасно…

– Он был прав.

– Надеюсь, вы не говорили ему обо мне… ничего лишнего?

– Упаси Господь!

– Благодарю… Мальчикам, наверно, пора спать. Тем более что они, как все мальчики, еще подурачатся перед сном. А вставать вам рано, если хотите попасть на утренний рейс.

– Вы правы.

…Утром мы отвезли Сивку отцу Венедикту и отправились в аэропорт. С Кысом в мягкой дорожной сумке.

Встречи и прощания

1

Юджин встретил нас на аэровокзале. Приехали к Юджину в его пустую квартиру (жена с дочерью и внуками отдыхала где-то на дальних берегах).

Юджин рассказал подробно о гибели «Иглы». Хотя какие там подробности! Сигнал о взрыве, вот и все. Точнее, не о взрыве, а о мгновенном исчезновении. Было несколько версий, но самая вероятная – аннигиляция. Скорее всего, она случилась, когда «Игла» вошла в плотный сгусток антипространства в заблокированном темпоральном поле. Причем это случилось в тот миг, когда система переключала блок питания отражателей и на микроскопическую долю секунды оставила корабль без защиты. С точки зрения теории вероятности событие почти немыслимое.

– И все же это наиболее допустимое объяснение, – вздохнул Юджин.

– Если не единственное, – согласился я.

– Ну… теоретически все-таки не единственное. Мог аннигилировать сам Конус. Если в нем начался разлад. Если… Конечно, это сплошная фантастика, но иногда я думаю: вдруг в его мозгах родилась идея о бессмысленности всего нашего дела? О бессмысленности всякого бытия? И он решил перестать быть…

– Что за чушь? С какой стати он мог к этому прийти? Когда мы прощались, он был… вполне…

– Пока твоя капсула была в переходном тамбуре, могло случиться многое. В конце концов, откуда мы знаем, как Пространство влияет на искусственный интеллект?

«В самом деле…» – подумал я.

– Кстати, что там у него было с навигационной программой?

– Малость сдвинулся на идее раздвоения путей и сознания.

– Ну вот видишь…

– Все равно Конус не стал бы губить Дона и Рухадзе.

– Он мог не рассчитать… Может быть, думал, что «Игла» уцелеет и вернется без него по туннелю.

– Конус не мог рассчитать?

– Ладно, что теперь гадать… А тебе повезло, что успел уйти.

– Я иногда чувствую себя дезертиром…

– Дурак ты, Питвик, – искренне сказал Юджин.

– Это возможно…

Мы не чокаясь выпили «Капитана Немо», помянули Дона и Рухадзе.

Петька в это время возился с нашим старым патефоном, который оказался у Юджина. Поставил «Дубровского».

О, дай мне забвенье, родная,
Согрей у себя на груди, –

запел тенор Смирнов, живший полтора века назад. Печальная эта песня была под стать настроению.

Мы вдвоем смотрели на Петьку. Патефон стоял на полу, Петька сидел перед ним на корточках. Кыс устроился рядом и слушал, наклонив голову. Петька гладил его, а про нас будто забыл.

– Если бы ты знал, как я изводился из-за этого обормота, – сумрачно сказал Юджин, – когда стало известно, что он исчез. И лабораторию бросить нельзя, и связь раз в две недели, и… Я поднял на ноги всех знакомых из ОГ. Но ведь Старотополь – не Византийск, там с поиском не развернешься…

Пластинка кончилась, и Петька услышал, о чем разговор. Нахохлился, спрятал лицо за торчащими облупленными коленями и сказал, будто из кокона, глухо и упрямо:

– Если бы я не ушел, ничего не узнал бы про эр-тэ…