В глухом углу

И когда Лена поняла свою ошибку, она загоревала о Москве. Она видела Николая, бледного и расстроенного, он протягивал ей розы: «Я жду, я честно жду — но раньше ты извинишься!» Она плакала ночью в постели, так трудно было извиняться, и так надо было.

А потом она села за письмо, покрыла страницу за страницей сумбурными признаниями, страстными упреками, горькими сетованиями — он должен был понять, он не мог не понять. «Я люблю тебя, — писала она, — ты очень плохой, ни разу не написал, ничуть не стоишь любви, и я уже не люблю тебя! Ах, как мне хочется увидеть тебя, я знаю, что мы опять поссоримся, так хочется хоть поссориться, если уж нельзя нам в мире, но только видеть тебя, но видеть, видеть!» Она втихомолку плакала над каждой страницей, слезы отмечали фразы, как точки. А перечитав послание, она с омерзением его рвала, ничего в нем не было от задуманного раскрытия души, очередная истерика — никаких больше истерик. Даже подруги замечали, что ей труднее, чем им, — она спотыкалась на гладком месте.

— Крученая ты, Ленка, — повторяла Надя, взявшая себя в правило говорить всем по-дружески неприятности. — Над ерундой задумываешься, вроде того осла, что подох от недоедания перед охапкой сена.

— Он подох между двух охапок, — возражала Лена. — И я его понимаю, просто жевать сено любой осел способен. Мне хочется разобраться, почему та охапка лучше этой. Очень возможно, что придется и умереть, если не разберусь.

Надя уверенно предсказывала:

— Ты умрешь от простуды, а не от философии. Твои аргументы доказывают не больше, чем твое пальто. Они построены по той же мерке — очень красиво, очень модно — и не греет.

Была еще причина, почему так не выходили у Лены задуманные письма: ей было стыдно перед девушками — как будут о ней говорить, если она убежит? Они мужественно несли тяготы, жаловались, но не отступали, неужели ей первой отступать? Правда, Светлана давно уже поговаривала о бегстве, но никто не брал всерьез ее сетований. И Чударыч, что он скажет, что подумает, как взглянет? Лена съеживалась, вспоминая умного старика, он, конечно, ее не оправдает.

А когда она, наконец, справилась со своим бесконечно начинаемым объяснением с Николаем и принесла его на почту, ей выдали письмо от него, первое письмо, тонкое, всего в одну страничку. Лена держала оба конверта в руке, ее томило желание бросить свое в ящик до того, как она прочтет его письмо — пусть совершится непоправимое, мосты за собой надо жечь. Она не решилась на такой отчаянный поступок и разорвала конверт из Москвы, тут же прочла письмо, кровь тяжело прилила к лицу, так же тяжело отливала. Лена брела по снегу окаменевшая от отчаяния. Она так хотела весточки от него, лучше бы ее не было!

Николай сообщал, что дипломный проект закончен, через месяц — защита. Судя по всему, его оставляют в Москве, в управлении сетей и подстанций, оттуда запросили специалистов его профиля. Он вспоминал о ней: «Кончилась ли твоя дурь? Надеюсь, метели и морозы охладили несколько твою горячность? Как и обещал, я пока жду тебя. Упрекать не буду, хотя, возможно, упрекать тебя и есть за что». Вот и все письмо, сухое, деловитое, честное, точно такое, какой он сам! Именно этого она желала — чтобы он ждал ее, чтоб он принял ее без упреков — таковы факты. Нет, не этого она желала, ей не нужны факты, она хочет чувств — где чувства? Понял ли он ее метания, ее сомнения, ее отчаяния? Вот как он понял — дурь, капризничанье, только это увидел. Что она ему скажет, когда возвратится? Как объяснить свой поворот? Захочет ли он слушать ее? Захочет ли понять, если и сейчас отказывается понимать? Нет, не одними же делами была заполнена ее жизнь в эти месяцы, в ней были же не одни поступки и события, всего этого ему не рассказать, стоит ли тогда вообще им встречаться?

Перед бараком Лена вынула свое письмо и разорвала его. В нем было все то, чего он добивался, все то, чего сама она недавно желала. Лена разжала руку, мелкие, похожие на снежники обрывки посыпались на снег. Лена повернулась и побежала к Чударычу.

11

Чударыч испугался, не случилось ли с ней чего плохого? Она поспешила его успокоить, нет, ничего не случилось, просто захотелось погреться, она долго гуляла на морозе. Лена не знала, почему солгала, она не могла сразу начать с признания.

— Да, мороз, — сказал Чударыч. — Мороз, тьма и ветер. Нормальная погода шестого, предпоследнего годового цикла. Иной она и быть не может.

Лена ухватилась за эту тему. Почему шестой период? Времен года четыре, сейчас последнее из времен — зима, середина зимы.

— Нет, Леночка, не четыре. Вот вы сами поправляетесь — не зима, а середина зимы, а это совсем другое, зима не одна и не одинакова. На наших широтах годовых времен полных семь.