В глухом углу

— Мухин — служака. У него комсомольская деятельность — мероприятия, против каждого — галочку. Вся его душа — энное количество галочек.

Усольцев слушал и думал о своем. Каждое слово вызывало в нем ответные мысли, по форме они мало походили на те, какие он обсуждал вслух, собственные мысли его были и шире, и глубже, но рождались под их влиянием, это было одно большое и разветвленное рассуждение. Нет, они нападали не только на Мухина, но и на Усольцева. Больше всего он ценил в новом комсомольском секретаре его работоспособность, точность и аккуратность, он восхищался его деловитостью и проглядел, что деловитость стала самоцелью — заседание ради заседания, выступление ради выступления, дело ради формы, что оно сделано…

И еще Усольцев размышлял о тех, с кем разговаривал, — о маленьком Игоре, которому так трудно пришлось в первые месяцы жизни в поселке, о капризной Светлане, мечтавшей лишь о том, чтоб убежать подальше из тайги, о непоседливом, порывистом Васе, так пристававшем когда-то со своими международными планами. За несколько месяцев они неузнаваемо повзрослели, эти ребята. Они стоят перед ним обветренные, выросшие, серьезные. Они не капризничают, не привередничают, не жалуются на тяготы жизни — нет, они устраивают сами свою жизнь, глубоко вдумываются в нее, предъявляют к ней, к своей жизни, большие требования — не собираются играть ею и примиряться с той, какая кое-как получается… «Вася — думал Усольцев. — Он недавно торопился спасать попавших в беду арабов, такое смятение развел в поселке — чуть ли не подбил всех на бегство. Он убегал от неустроенности, от трудности нового своего существования — так я понимал его действия… Он никуда уже не собирается убегать, он твердо врос в эту дикую глухую землю — здесь ему жить. Но он не собирается просто валяться на земле. Он не успокоится, пока не сделает эту глушь удобной и окультуренной. Для этого нужны не только здоровые руки, но и высокие души. С той же энергией, с тем же умением сделать свои заботы общими заботами всех, он поднимает, подталкивает, зажигает своих друзей. Вот он, тот организатор, тот природный вожак молодежи, которого ты искал — помочь, помочь ему! Ибо иначе он собьется на частное, на мелкое, на пекучую, но не основательную злободневность — направить его в простор, дать волю его стремлению разобраться в собственной жизни, углубить, очистить ее — этого он, все они ждут от меня. Я должен это сделать».

Вызванные Усольцевым товарищи Леши ушли, а порожденные ими мысли остались. В тот день заседал партком, среди других вопросов обсуждался и доклад прокурора о причинах гибели Леши. Прокурор подчеркнул, что конкретных виновников нет — никто не мог предполагать, что организм погибшего не принимает спиртного. Курганов вздохнул.

— Народ! Даже пить не умеют. Что теперь делать, чтоб опять не случилось такой беды?

— Запретим продажу крепких напитков, — предложил Усольцев. — Вино — пожалуйста, водка — когда как, а спирт — ни в какую… У нас не Заполярье, спирт не обязателен.

— У нас отдаленная стройка, — возразил Курганов. — Среди прочих льгот на отдаленность имеется и такая — спирт, вместо водки, чтоб не тратиться на транспортировку. Ладно, согласен. Закон не сухой, а немного подсушенный — думаю, простят нам это торговые начальники в центре.

Как это у них водилось, они остались вдвоем после окончания заседания. На этот раз Курганов сидел, а Усолыцев прогуливался по дорожке.

— Нужно нам потолковать особо, — сказал Курганов. — Что-то у нас неладно, раз такого хорошего парня упустили… Надо, надо докопаться.

— Давай докапываться, — согласился Усольцев. — Я все об этом случае думаю и хотел поделиться некоторыми мыслями. Но только не по конкретности, как мы обычно, — то пересмотреть, этого переместить… Нечто общее, этакую небольшую философию поднять.

Курганов уселся на диване поудобней — философия, даже небольшая, должна была потребовать немалого времени.

— Что ж, раз тебя потянуло в абстракции… Между прочим, я когда-то учил, что истина конкретна.

Усольцев пропустил мимо ушей насмешку.

11

— Понимаешь, — начал он, — несчастье с Лешей — событие сугубо личное, а корень общий в нем есть. И знаешь, в чем он? В том, что наша молодежь пьет много меньше, чем во времена нашей молодости. У них другие развлечения, пьянство перестает быть социальным бедствием…

— Ты уже говорил об этом, — напомнил Курганов. — Неужели, это все, что ты вывел из полугодового изучения наших ребят?

— Нет, конечно. В том разговоре я не мог ответить тебе, почему молодежь наша равнодушней, чем были мы, к общественной работе. Кажется, сейчас я смогу ответить. Но идти придется издалека.

— Ночь только начинается — не впервой нам рассиживаться до рассвета.

Усольцев подумал, прежде чем начинать. Курганов знал за ним эту привычку — в сложных случаях, особенно, когда дело еще самому не вполне ясно, Усольцев подбирал первые фразы. Он говорил, что молчание вроде развилки дорог, а фраза — выбранный путь: слово произнесено, иди в его сторону.