В году тринадцать месяцев

Андрей Николаевич медленно прошелся по коридору, посмотрел внимательно всю наглядную агитацию — фотомонтаж о походе по местам боевой славы, стенгазету «Космос», плакат о гриппе, заглянул в учительскую. Нина Алексеевна что-то писала и курила, стряхивая пепел в коробочку из-под кнопок.

— Нина Алексеевна, а почему у нас школьные правила на листочках? Разве трудно добыть типовые?

— На листочках?

— Идите посмотрите…

Завуч нехотя, хмурясь, вышла в коридор, увидела листочки под стеклом, наморщила лоб.

— Да, действительно.

— Так почему у нас висят не типовые правила?

— Максим Михайлович, ваш предшественник, сам занимался этим. Извините, ничего не могу сказать.

— Ну, ладно, я тоже сам займусь. Я человек новый, хочу разобраться. Выходит, мы имеем право исключать?

— Исключать?.. Кого?.. Учеников?..

— Да?

— Нет.

— Здесь написано.

Он показал ей. Нина Алексеевна наклонилась, прочитала, сказала с удивлением:

— Это старые правила.

— Почему же они висят… у нас?

— Не знаю.

Андрей Николаевич вернулся в кабинет, перетряхнул еще раз доставшееся ему в наследство от старого директора имущество, нашел «Справочник работника народного образования», нашел в этом справочнике «Приказ министра просвещения СССР от 9 февраля-1972 года о типовых правилах для учащихся». Пункта, который требовал снимать шапку и кланяться, в новых правилах не было Не было и последнего пункта, грозящего исключением. Не было и слов, что «…каждый учащийся обязан беспрекословно подчиняться распоряжениям директора школы и учителей». Беспрекословное подчинение заменялось в новых правилах уважительным обращением к личности учащегося: «Самоотверженно выполняй все задания учителя». «Овладевай основами наук и навыками самообразования», «Развивай свои способности в разнообразных видах творчества». На том месте, где раньше требовалось снимать шапку, стояло будничное: «7. Здоровайся с учителями, другими работниками школы, знакомыми и товарищами». И очень сильный упор делался на участие школьников в самоуправлении: «Добросовестно выполняй решения органов ученического самоуправления», «Активно участвуй в деятельности ученического самоуправления»…

Последние две фразы были жирно подчеркнуты красным карандашом. Здесь же в справочнике были напечатаны для справки и старые правила за 1943, 1960 годы. Некоторые пункты в них были отмечены птичками. По этим птичкам не трудно было проследить работу мысли старого директора. Он не верил в школьное самоуправление, подчеркивал и зачеркивал его красным карандашом. Он собирал пункты старых и новых правил, с которыми был согласен. В результате и родились вроде бы и не придуманные, государственные, а на самом деле местные правила, в начале которых по-прежнему оставалось «беспрекословное подчинение», а в конце «…подлежит наказанию вплоть до исключения». Вон сколько они висели с 1972 года, и никто не обнаружил подмены?

Андрей Николаевич только теперь по-настоящему осознал, что перестройка школы не простое дело, что есть даже тайное сопротивление. Вот о чем с ним говорили в райкоме. Вот зачем позвали в школу. Он увлекся уроками, ушел с головой в запущенные хозяйственные дела. Но менять надо было не только программы и мебель. Менять надо было и правила, которые не только вывешены на стене, но, очевидно, и движут всей жизнью школы. Его предупреждали, чтобы он не торопился провожать на пенсию старых учителей. И он отнесся к этому с полным пониманием. Глупо было бы не ценить опыт и знания своих предшественников. Но кое-какие мысли, мешающие новым отношениям, следовало бы отправить на пенсию. А он этого не почувствовал и уже совершил ошибку. Министерство просвещения заменило пятибалльную оценку поведения учащихся трехбалльной. И уже при нем, в его школе, было составлено письмо-протест, которое он тоже подписал. Нина Алексеевна объяснила ему, что трехбалльная система снижает поведение учащихся до тройки, до посредственного, поскольку осталось всего три оценки: примерное, удовлетворительное и неудовлетворительное. У всех примерное поведение быть не может, неудовлетворительное — тоже. Значит, удовлетворительное, троечка. А раньше была четверка. «Нет, нет, надо протестовать». Андрей Николаевич, конечно, понимал, что речь идет о формальном показателе. Он подписал протест. Теперь жалел об этом. За письмом угадывалась тень человека, который для своей школы составил свои правила, который был против школьного самоуправления, а значит, и самодисциплины. Борьба шла за формальную четверку против формальной тройки.

У Анны Федоровны в этот день были еще два урока — в параллельных 9 «А» и 9 «Б». Она провела их собранно, поразив ребят в 9 «Б» вступительным словом о Великой Русской Литературе. Она говорила минут двадцать сначала с ноткой равнодушия, какой-то безнадежности, как бы для себя, а не для класса. А потом крикнула, обернувшись на шум, с болью:

— Ну, что же вы не слышите никого — ни Чехова, ни Толстого? Вы же наследники Великой Литературы. Вы всегда найдете в ней опору для своих сомнений и страданий… Если, конечно, будете способны сомневаться и страдать.