В году тринадцать месяцев

Она задумчиво взлохматила Игорю волосы, прошлась по комнате, потрогала книги на этажерке, поправила покосившийся эстамп на стене, потом остановилась перед Игорем и спросила в упор, словно третий или четвертый час допрашивала его:

— Что делать с портретом?

Он понял, что она спрашивает не у него, а у себя, и сама хочет ответить на свой вопрос. Но пауза затягивалась, и он посоветовал:

— Самое остроумное — оставить его висеть, как висел. Я на твоем месте поступил бы именно так. Оригинально, по крайней мере.

— Ну, а что дальше?

— Как?

— Ну, оставлю висеть, а потом что?

— Ничего… Будет висеть не портрет, а картина.

— Ну и пусть висит, — мстительно решила Ирина.

Володька-Кант

Сентябрь, октябрь, ноябрь — три месяца прошло с того случая, когда Ирка Виноградова не пустила нас на свадьбу. Свадьбы там, конечно, не планировалось, а выпить и закусить могло получиться. В торжественной обстановке.

А вообще-то здорово сочинила Ольга Дмитриевна. Я бы тоже мог себе повесить портрет генерала. Или даже маршала. И Татьяна Осипова могла бы. Только я так скажу: ни к чему это. У меня есть от отца маленькое фото, на паспорт, и хватит. Он там в штатском еще сфотографирован. А в военном обмундировании не успел засняться — убили.

Интересное получилось разоблачение. Дядя Федя молодец, разобрался. Ирка не поверила, в Москву покатила в военно-исторический музей. Там все генералы по алфавиту записаны. Ей говорят: нету в списках. Я бы ей мог, конечно, посоветовать, чтобы она не среди генералов, а среди сержантского и рядового состава поискала своего отца, но я не сказал: чего радоваться чужому несчастью. Только, между прочим, если разобраться: какое же это несчастье? Наоборот, получается — счастье. Ольга Дмитриевна сказала, что ее отец жив, только адреса она не знает. Чем мертвый генерал на стене, лучше живой отец рядового или сержантского состава.

А Ирка Виноградова искать не захотела живого отца. За мертвый портрет уцепилась, говорит: пусть висит. И висит. А сама, между прочим, прятаться стала от соседей. Я целый месяц, пока первый снег не посыпался с неба, не мог ее встретить. Думаю: в институт, что ли, не ходит? И вечером ждал — нету, и утром ждал — нету, а днем и подавно. А потом мне дядя Федя по секрету сказал, что она у подружки своей, у Зойки, ночует, чтоб от глаз подальше.

Одни глаза у нас в подъезде, от которых надо подальше, нашлись. Музыкант, который в филармонии на скрипке скрипит. Много он чего злорадного говорил про Ирку Виноградову и про Ольгу Дмитриевну. В другие подъезды стал новость распространять. Вот какой комментатор последних известий нашелся, прямо репродуктор. Думаю: надо его выключить на полную тишину. Способ избрал, конечно, самый вежливый.

Прихожу, шапку снимаю, говорю:

— Здравствуйте!

Он человек интеллигентный, в комнату приглашает. Захожу, они чай пьют. Жена и еще двое гостей. Он меня с ними познакомил, сказал, что я сосед и в некотором роде коллега. Это он на трубу намекал. Познакомил и смотрит нетерпеливо, думает, я чего-нибудь сейчас скажу соседское, ну, там насчет собрания жильцов в красном уголке, и уйду. А я сажусь за стол, радостно так говорю:

— Вот хорошо, что успел к чаю. Вы, Геннадий Николаевич, человек такой, что никого из соседей к чаю не пригласите, пока вас не поймаешь на месте преступления.

У него на голове нежная лысинка. По краям прическа, а в середине лысинка. Она у него покраснела от недоумения, а жене нечего делать, наливает мне чаю.

Сижу, пью. Говорю:

— На улице снег, между прочим, выпал.

— Да, да, да, — нервно отвечает, как будто торопит меня, чтоб я побыстрей чай пил. А я не тороплюсь, — пододвигаю к себе коробку с тортом.

Уничтожил розу со всеми листиками и завитушками, противно, между прочим, один крем без теста есть, но приходится. Опять про погоду вспоминаю:

— А на крышах снег не держится.

— Да, — говорит, — весь ссыпается на землю.

Гости ихние отставили свои чашки-ложки, пошли в коридор в свои шубы и пальто залезать. До свиданья мне не сказали. Не обращаю внимания, сижу, пью. Пока он там их провожал, и у его жены попросил долить мне горяченького. Сыр тут на столе был, колбаса, я все это превратил в бутерброды. Он приходит весь взъерошенный от нервов, даже дергается. А я спокойно, по-соседски спрашиваю:

— Между прочим, я не посмотрел на градусник . Интересно, сколько градусов на улице? Вы не смотрели?

Он, конечно, смотрел, но ответить спокойно, по-соседски не может, говорит:

— Двадцать, двадцать, двадцать.

Мне было бы достаточно, если бы он один раз сказал, но если он такой неэкономный на слова, это его дело. Пью дальше чай. Говорю:

— А завтра снег возьмет и растает, как в прошлом-году. Вот будет смешно.

Снег еще не растаял, а он уже начал смеяться, как будто у него болезнь куру. Есть такая смешная болезнь, у человека судороги, а все думают, что он смеется.

В общем, съел у них все, что можно было съесть большой столовой ложкой. А потом объяснил, откуда во мне такая хищность.