В горах долго светает

— Булат. — Хозяин удовлетворенно улыбнулся. — Теперь такой кинжал — большая редкость. Когда мне попадаются подобные вещи, я отдаю даже последние деньги или самый ценный товар. Нет, я не хочу стать обладателем больших сокровищ — в наш век с ними много хлопот простому человеку. Это ведь когда ездили на верблюдах, похитить и увезти редкую вещь было трудновато. Нынче она через день может улететь за моря. — Дуканщик усмехнулся и снова стал серьезным. — Говорят, секрет булата утерян, но я не верю. Афганистан — страна ремесленников, они хранят многие древние секреты. Мне кажется, оба кинжала сделаны недавно. Конечно, булатный могли подновить и сковать ему двойник из хорошей простой стали. А что, если кинжалы ковала одна рука? Я слышал, ученые люди могут теперь без ошибки назвать место и время изготовления любого предмета. В лучшие дни я покажу им свои находки, пусть они выберут самое ценное для государственного музея. Каждый должен оставить на земле добрую память. А теперь я показываю такие вещи лишь очень редким посетителям.

Мы поблагодарили аксакала за доверие. Он улыбнулся:

— Вы не знаете, какая радость собирателю показывать людям свои сокровища. — Не спеша прерывать разговор и прощаться, он снова всмотрелся в узорную сталь, поворачивая клинок перед светом. — Знающие люди угадывают булат по узору с первого взгляда. Его нельзя подделать, хотя он не одинаков. Этот узор рождается в огне под рукой мастера в тот особый, таинственный момент, когда железные зерна, вобрав силу огня, соединяются в одно существо с общей душой. Сталь при этом достигает поистине волшебной прочности. Но и оживить душу металла в огне, удержать при охлаждении способен настоящий волшебник. Узор же — образ души металла. Его нельзя предсказать заранее, нельзя и повторить — ведь у каждого куска железа своя душа.

Я осторожно заметил, что, по свидетельству арабских и персидских летописцев, у нас, в древней Руси, мастера ковали булат с задуманным узором, но секрет их давно утрачен. Седобородый собеседник внимательно выслушал, покивал головой.

— Если это так, они были величайшими мастерами всех времен. Но все же любому булату дают прочность железные волокна, связанные в единую сущность. У нас, на Востоке, булат ковали, соединяя железо разного свойства. Не таится ли секрет его прочности в каком-то непостижимом единстве этих свойств?

Мы промолчали, поскольку специалистов по металлам среди нас не было. Аксакал, улыбнувшись, снова заговорил:

— Я думал, что же вам показать из собранного мной, и выбрал этот клинок. Торговцы больше, чем другие, встречаются с разными людьми. Я пригляделся к вашим. У них разные лица — я видел русских, таджиков, узбеков, туркмен, татар, людей с Кавказа, — но это люди одной сущности, они — шурави. Они подобны волокнам стали в этом клинке. Какой огонь и какой мастер дали шурави эту сущность?

Джалад Хан засмеялся:

— Вы знаете, как вас еще называют в Афганистане? «Дети Ленина».

— У нас тоже много разных племен, — продолжал хозяин. — Очень много для такой страны, как наша. Но и у нас разгорелся большой огонь, и трудится мастер.

— Кто мастер? — Джалад Хан насторожился.

Мы ожидали услышать имя аллаха — оно было бы самым естественным в устах мусульманина, но аксакал сказал другое:

— Время. Это время больших перемен. Я недавно видел Маланга. Прежде он был душманом. Сейчас он — офицер, сражается с душманами. У него люди разного племени, но отряд Маланга — это булатный клинок. Большие деньги сулят душманы за его голову, но кто же осилит булат, чтобы добраться до головы Маланга? Пламя разгорелось, мастер трудится, отходит шлак, и уже различается узор на металле. Говорят, чтобы выковать благородную узорную сталь, надо держать перед глазами готовый булат. Это аллах надоумил наше правительство — позвать шурави.

Мы не стали разуверять аксакала, убежденного в том, что в нашем мире ничего не происходит без воли всевышнего. Это было бы невежливо. Да и сущность происходящего он видел глубже иных ученых мужей, оказавшихся по другую сторону фронта в необъявленной войне против Афганистана.