В горах долго светает

— Если его арестовали аминовцы, он освобожден. Правительство Кармаля приказало открыть тюрьмы и освободить всех политических заключенных. Всех до единого!

— Разве это возможно? — вырвалось у одноглазого.

— Товарищи, я прошу вас в мою палатку. Вы послушаете радио и все поймете. Прошу вас, товарищи...

Старик неуверенно глянул на спутников, юноша тронул его за локоть:

— Пойдемте, я же говорил вам: русские не могут принести зла.

Одноглазый потянул с плеча старую охотничью берданку, оглянулся: куда бы ее пристроить? Офицер улыбнулся:

— Ничего, друг, оставь при себе.

Возле палатки гость все-таки снял винтовку, бережно прислонил к брезенту. Офицер без улыбки наблюдал, с каким благоговением горец обращается со своей драгоценностью, сработанной, видимо, где-то в середине прошлого века на тульском или ижевском заводе. Самодельный ореховый приклад с прямой тонкой шейкой был новый, рукоять затвора стерта до серебряной белизны, а длинный ствол с плоской мушкой и рамочным прицелом время покрыло снаружи словно бы темно-бурой коростой, которую не возьмет никакая ржавчина. Из такой допотопной винтовки неведомого калибра горский охотник за две-три сотни шагов, навскидку, не целясь, срезает козла, скачущего по головоломным кручам, а если поднимет рамку и старательно прицелится — тяжелая пуля величиной с фисташку найдет козлиную голову даже за версту.

В палатке гудела паяльная лампа, воздух был сухой и горячий, как в июле.

— Выключи лампу и достань радиоприемник, — приказал офицер сержанту, копавшемуся в углу с каким-то устройством. Тот с любопытством посмотрел на гостей, подмигнул парню.

— Вы же сами приказали, товарищ старший лейтенант, чтобы в палатке был Ташкент.

— Ташкент, но не Сахара.

Он усадил гостей на раскладные стулья вокруг походного стола, надавил клавишу портативного радиоприемника, повернул усилитель звука, и в палатку хлынула торжественно-печальная музыка.

— Хорошая машинка, — сказал молодой афганец. — У нашего Алладада Юсуфа приемник слышит Кабул и другие города, если с ним подняться на гору. В долине он глухой.

— Алладад врет, — отозвался старик. — Он не дает слушать другим, потому что хочет казаться всезнающим.

Офицер нажал другую клавишу, и в палатке отчетливо прозвучал глуховатый голос на пушту. Афганцы замерли. Старший лейтенант улавливал не все слова, но скоро понял, что в Джелалабаде или Кабуле идет митинг и на трибуне человек, недавно вышедший из тюрьмы, офицер-политработник, который прямо из тюремных ворот, не заходя домой, чтобы увидеться с женой и детьми, вступил в отряд защиты революции и успел принять бой с ее врагами. Он называл имена товарищей, преданных сторонников Апреля, которых вместе с ним аминовцы заключили в сырые, грязные камеры, кормили гнилой пищей, поили протухшей водой, чтобы вызвать болезни и побыстрее избавиться от тех, кто мешал Амину установить неограниченную личную власть.

Старик слушал, приблизив ухо к приемнику, глаза его ушли в орбиты, стали далекими, лишь тревожный блеск выдавал скрытое волнение, — наверное, думал о своем сыне. Чернобородый упорно сверлил стол единственным глазом. Юноша подобрался, как ястребок, собирающийся упорхнуть, в широко раскрытых глазах — темень и блеск, словно в рассветной воде горного родника.

После офицера говорил мулла. Певучим голосом муэдзина он призывал мусульман к единству во имя аллаха. Милосердие народной власти, открывшей ворота тюрем, он называл проявлением истинной воли неба, и этот акт должен послужить примером для всех мусульманских партий и групп: забудьте вражду, ненависть и обиды, вместе работайте для единой родины, служите каждый по-своему единому богу — никто отныне не станет вас преследовать за убеждения и веру. Идите друг к другу с добром, ибо только добро вечно, оно примиряет сердца, племена и государства, только оно делает людей счастливыми в этой жизни и отворяет ворота рая за гробом.

Одноглазый усмехнулся, юноша хмыкнул, старик посветлел лицом и согласно кивал словам проповедника.