В городе древнем

Никакого внимания на Латохина женщина не обратила. Она тяжело дышала и беззвучно плакала, смахивая слезы испачканной в земле рукой.

— Дайте помогу, — сказал Латохин.

Женщина незрячими глазами взглянула на незнакомца и молча продолжала свое занятие.

Латохин отобрал у нее крышку и попробовал копать. Зряшная работа! Верхний мягкий слой земли кончился…

— Лопата нужна! — сказал он. — Погодите, я сейчас вернусь. — И, бросив крышку, побежал обратно.

Вернулся он с дядей Митей, в руках у обоих — лопаты.

Женщина так же упорно и безуспешно продолжала свое занятие.

Дядя Митя внимательно посмотрел на женщину, на завернутого в полотенце ребенка, спросил:

— Сынок?.. — Он повернул голову в сторону мертвого ребенка.

— Дочка… Валечка… — с трудом проговорила женщина.

— Ну погоди уж… Посиди. Мы сами. — Он отвел женщину в сторону.

Вдвоем с Латохиным они быстро вырыли могилку, но, когда дядя Митя взял ребенка, чтобы опустить его туда, женщина вдруг встрепенулась, запричитала в голос:

— Валечка моя!.. Валечка!.. — и, схватив девочку, прижала к груди.

— Ну, будет, будет тебе. Что поделаешь — кругом беда. — Дядя Митя погладил женщину по голове и мягко, но решительно взял у нее девочку и осторожно опустил на дно могилки.

Несколько мгновений они постояли молча. Потом дядя Митя тронул женщину за плечо:

— Пора!

Женщина нагнулась, взяла горсть земли и, закрыв глаза, кинула ее вниз. Бросили по горсти и Латохин с дядей Митей.

Когда над могилой вырос маленький холмик, они наломали хвои и обложили могилку зелеными ветвями. Потом Латохин взял женщину под руку:

— Пойдем к нам…

Подавленная горем, женщина безучастно дала себя увести.

Когда они проходили неподалеку от сарайчика, где жил дядя Митя, тот сказал Латохину:

— Обождите, я сейчас…

Вернулся он с авоськой, в которой виднелась бутылка и что-то завернутое в газету.

Женщина отрешенно сидела в углу на досках, ничего и никого не видя. Никто не подходил к ней, не докучал расспросами, утешениями. Понимали: в таком горе не утешишь, пусть немножко посидит одна, отойдет. Все работали, теперь — даже с каким-то ожесточением. Ну и денек сегодня!

Когда кончился рабочий день, дядя Митя поставил на самодельный стол бутылку с мутной жидкостью, положил на газету несколько вареных «в мундирах» картофелин, порезал на дольки два соленых огурца. Девушки выложили на стол кто кусок хлеба, кто сахару. У Оли-солдата оказалась даже большая луковица.

Дядя Митя подошел к женщине и повел ее к столу:

— Пойдемте… Помянуть девочку надо…

Женщина сидела, все еще не понимая, где она, как здесь очутилась и кто они, эти совсем незнакомые ей, вроде бы чужие и такие добрые люди.

Только выпив несколько глотков водки, она наконец заговорила, рассказала о себе. Сама из Людинова. Вторую неделю она шла домой, кормясь нещедрым подаянием. Всю дорогу несла Валечку, и были ее ручки, которыми она обхватила шею матери, горячими-горячими, а уж у самого Дебрянска стали холодеть и сделались совсем холодными… Вот теперь придет домой, если есть еще у нее дом, а Валечки — нет…

…О Нине вечером не говорили, хотя помнили о ней все.

2

Вокзал в довоенном Дебрянске был небольшим, но красивым, уютным и основательным. В буфете — огромная пальма, всегда чай, вина, коньяки. В зале ожидания — прочные дубовые скамьи-диваны, на спинках которых вырезаны — на века — четыре буквы: РОЖД. Только маленькие дети не знали, что означают эти буквы, и им объясняли: Риго-Орловская железная дорога. О ней говорили как о чем-то величественном, знаменательном, к чему, на радость и гордость жителей, имеет отношение и их маленький Дебрянск. «Риго-Орловская железная дорога!»

А перрон!

Жителю столицы ни за что не понять, что значил он для маленького городка! К приходу вечернего поезда каждый вечер на перроне собирались любители, как говорится, на людей посмотреть и себя показать. Одетые в самые лучшие платья и костюмы, десять — пятнадцать пар торжественно прохаживались по ровному полотну перрона, где до недавнего времени висели огромные серьги керосинокалильных фонарей. В ярко освещенном окне виден был телеграфист Андрей Павлович Козловский. Он стучал на аппарате! Весь мир был под его рукой…

Но вот выходил дежурный в красной фуражке…

Торжественные минуты!

Звякал колокол, шум поезда приближался, с грохотом проносился масляный паровоз, мелькали и останавливались вагоны. На перрон, где становилось еще светлее, высыпали пассажиры: одни, чтобы зайти в ресторан, другие размять ноги.

И дебрянские модницы внимательно изучали проезжих: как одеты… какие прически… на кого больше обратят внимание…

Было что-то патриархальное в этих вечерних гуляньях по хорошо освещенному перрону!..

До революции все города, даже совсем маленькие, выпускали открытки с видами своих достопримечательностей. Среди дебрянских открыток вокзал всегда был на одном из первых мест. Большая Дворянская улица… Собор… Вокзал…