В городе древнем

Подвода уже проехала школу, как Турин вдруг решил заглянуть к Степанову и, поблагодарив молодуху, спрыгнул с телеги. Он знал, что Миша не спит: когда подъезжали к школе, в щелке между рамой и светомаскировочной шторой он увидел желтый свет.

Действительно, Степанов не спал, сидел за столом и листал однотомник Пушкина.

— Почему вернулся раньше времени? — спросил Турина, намереваясь хотя бы поставить его в известность о просьбе Захарова.

— А я и не вернулся, — ответил Турин, садясь за стол.

— То есть как?..

— Встану в семь — и в противоположный конец района: даешь хлеб!

Ваня осведомился, как Степанов живет, осмотрел немудреное его хозяйство и, опечалившись за товарища, сказал, что послезавтра же узнает насчет общежития.

— Если я школе не мешаю, мне переезжать незачем, — мрачновато заявил Степанов.

Турин отметил про себя необычный тон разговора и спросил:

— Почему это?

— Мне здесь неплохо, а под новую крышу можно вселить стариков, женщин, детей.

— Посмотрим, — неопределенно проговорил Турин и стал рассказывать о поездке: — Трудно что-либо понять… В одном месте — пусто, в другом — густо: где-то немцы не успели вывезти, где-то полицаи и старосты запрятали хлеб…

Конечно, не мог не поведать и о своих злоключениях. Ночуя в доме председателя колхоза в одной деревне — а он за эти дни побывал в семи деревнях и селах, — так угорел, что еле остался жив; переезжая из Опочек в Верхние Выселки, чуть не провалился с телегой под мост: построили наспех, а потом про него забыли до случая… В общем, намотался. И все спешил, спешил…

Турин положил руки на стол, на руки — голову. Видно было, как он устал, как измотался в этом путешествии на случайных подводах и пешком: райисполкомовский Орлик был занят.

«Но если так устал, зачем зашел?» — подумал Степанов.

И когда ему показалось, что Иван сейчас заснет, тот поднял голову:

— Борис-то!.. Руки не подал, при всех отвернулся!..

«Вот оно что! Обида заела!»

— Так тебе и надо! — разделяя слоги, по-прежнему мрачноватым тоном ответил Степанов.

Турин повернулся к Степанову: что это он?!

Тот все еще сидел за столом и листал Пушкина, выхватывая из стихотворений отдельные фразы и слова и не понимая их смысла.

— Черт тебя подери!.. Ничем нельзя заменить голос собственной совести… Сколько бы авторитетных организаций ни существовало!.. И если ты заглушаешь этот голос, то совершаешь нечто равносильное предательству или даже само предательство, — закончил Степанов. — Почему же Борис должен подать тебе руку?

Побагровев, Турин встал.

— Что ты говоришь!

— По сути, так и есть: предательство!

— Не слишком ли круто берешь? — спросил Турин, немного опомнившись после внезапного нападения.

— Нет, не слишком. Это относится, впрочем, и ко мне.

— А к тебе-то за что?

— За многое.

Поняв, что и себе Степанов не прощает каких-то ошибок, Турин сел и, утишая свою ожесточенность, забарабанил пальцами по столу.

— Ты, Миша, вот что должен понять… Мне оказано великое доверие. Вручена власть. Вместе с высоким званием мне придан и авторитет этого звания, хочу я того или не хочу. Автоматически! Но я и ответствен, и у меня есть обязанности, извини за высокие фразы, перед партией, перед народом! Не могу авторитет этого звания ронять. Не имею права!

— Так вот и не роняй! — заметил Степанов.

— Мне приходится другой раз наступать на горло собственной песне…

— Однажды вот так наступишь — и задохнешься! — отпарировал Степанов. — Да-а… получается-то вот что: ты готов удушить себя ради авторитета высокого звания, а авторитет-то твой, когда наступаешь на собственную совесть, неизменно падает, если не летит кувырком.

— К примеру?.. — спросил Турин.

— Для тех, допустим, кто знает историю Нефеденкова, твой авторитет упал.

— Нет, — уверенно ответил Турин. — Ошибки, говоришь… Срывы. Знаешь, Миша, я работаю честно, с полной отдачей и пока еще замечаний и тем более выговоров по партийной линии не получал… Да, кстати, ты что это за кашу заварил с платформами какими-то? Я дядю Митю встретил…

Степанов коротко рассказал о своем посещении Захарова, о том, что сам, как говорится, напросился на задание, да еще такое нелегкое.

— А, ну-ну… — сказал Турин. — Давайте, разгружайте. Стройматериалы городу нужны. И не забудь про динамо-машину, они мне всю голову продырявили, эти железнодорожники: забирай да забирай, хотя вроде бы и договорились, что подождут…

— Да, надо воспользоваться случаем: будут машины.

— Вот-вот! — наставительно проговорил Турин. — Давай, действуй, а то меня не будет…

10

Степанов почти не сомневался, что люди не подведут его, придут на воскресник: был высокого мнения не о себе, а о тех, кого узнал за эти тяжелые месяцы, и все-таки — волновался. Дойдя со Советской улицы, остановился, огляделся.

По Советской к станции тянулись люди. Незнакомые и те, кого он знал. Мать Иры… Пелагея Тихоновна Акимова… Группа бережанских переселенцев во главе с так запомнившейся ему бойкой молодкой… Девушки из бригады дяди Мити… Паня со старшими школьниками…

— Здравствуйте, Михаил Николаевич! — присоединилась к Степанову Галкина. — Смотрите, народ-то идет!

Их догнала мать Лени Калошина: