В городе древнем

Ваня Турин хмурился, раздумывая.

— Вот что, Борис, — сказал он, — ты отдохни, приди в себя, потом поговорим обстоятельно. А то и у меня дела, и ты устал…

— Можно и так, — согласился Нефеденков. — Однако я не устал… Но помыться, постричься надо… — Он поднялся.

— В бане поосторожней, — предупредил Турин.

— Тиф?

— Тиф, и всякий… Будь очень осторожен…

Нефеденков кивнул и вышел.

Все время молчавший Власов посмотрел на озабоченного Турина и спросил:

— Кто это?

— Учились вместе… В отряде у нас был…

— Странно себя ведет…

Турин не ответил, но Власов знал, что эта мысль мелькнула и у секретаря. И разговор, наверное, Турин перенес, чтобы побыть с Нефеденковым с глазу на глаз.

5

Группу, направлявшуюся к школе, ее обитатели заметили давно. Здесь ждали начальства каждый день: придут и будут требовать освободить помещение…

Многие подошли к окнам, к тем из них, что не были забиты листами горелого кровельного железа. Старики и старухи приподнялись на кроватях. Тревога передалась детям: то бегали, кричали, путаясь под ногами взрослых, а тут вдруг притихли…

Одного из ребят быстро отрядили за Зоей. Не жалея сил, мальчонка помчался на дальнее поле, где женщины копались в перекопанной дважды земле в надежде отыскать несколько картофелин.

В комнатах, в коридоре школы возбужденные жильцы, разбившись на группы, почти не слушая друг друга, пытались выработать план совместных действий. Высокая женщина с узким восковым лицом по привычке прижала стиснутые руки к груди и ходила от группы к группе. А вокруг гудело:

— Если начнут выгонять — плеснуть керосином и запалить!

— С ума сошла! В тюрьме не сидела? Да?

— У своих не сидела. У немцев сидела!

— Не будут же они просто вышвыривать на улицу…

— А в землянке, по-твоему, жить сладко?

— Да кому сейчас до школы? Кому?

— Боже мой!.. Боже мой!..

— Кончилось наше житье…

— А ты не ной! Будешь ныть — и кончится!

Но постепенно разговоры и шум, как это ни странно, начали затихать. Городская власть и учителя уже шли по аллее ко входу в будущую школу.

Мамин первым взошел на крыльцо, открыл дверь.

— Здравствуйте! — Его голос был бодрым, тон самым благожелательным.

Жильцы молчали, настороженно смотрели на представителя власти.

— Здравствуйте, — первой ответила высокая женщина с восковым лицом.

За ней поздоровались сразу несколько человек.

— Товарищи, — начал Мамин, — мы пришли к вам по серьезному делу.

Мамин был улыбчивым, мягким человеком. Но, зная за собой это не всегда, как ему думалось, практически-полезное качество, он в минуты решительных действий взнуздывал себя, заставляя быть и более суровым и более грубым. Но так как это все же не было органично присуще ему, то и суровость и грубость получались какими-то странными, будто человек, не сообразуясь ни с чем, говорит и говорит давно заготовленные слова, не желая знать, какое действие они производят.

— Решено, товарищи, — продолжал Мамин, — это помещение передать школе. Решение окончательное, да другого и быть не может.

В комнате справа заплакала женщина. Это был тихий плач человека, у которого давно уже иссякли силы.

Мамин, который ожидал встретить в школе все что угодно — ругань, угрозы, сжатые кулаки, только не этот немощный, а потому особенно терзающий душу плач, растерялся и невольно обернулся к стоявшим сзади него учителям.

Владимир Николаевич тронул председателя райисполкома за плечо: мол, погодите! — и молча вышел вперед.

Кивнул одному, другому, пробираясь в угол комнаты, откуда доносился плач.

— Мария Михайловна… — позвал Владимир Николаевич, став у железной койки, на которой под лохмотьями одеяла еле угадывалось, наверное, уже почти невесомое старческое тело. — Мария Михайловна…

Та, кого Владимир Николаевич с таким уважением назвал Марией Михайловной, седая, с блуждающим взглядом темных глаз, не сразу поверила, что это внимание и уважение адресовано ей, с которой все уже так намаялись, что порою, чувствовала она, ей старались меньше дать чаю, чтобы лишний раз не подставлять таз, заменявший больничную посудину…

— Владимир Николаевич… — послышался слабый голос. Мария Михайловна попыталась даже привстать, но не смогла. Только голова чуть приподнялась и сейчас же завалилась на сторону. И все. — Помираю, Владимир… Николаевич… — еле слышно проговорила она.

Старый учитель хотел сказать, что, быть может, не все так печально, как она думает, хотел как-то утешить ее, но вдруг все утешительные слова показались ему совершенно неуместными здесь и сейчас.

Владимир Николаевич закрыл глаза словно от боли, вздохнул глубоко и сказал, взмахнув сжатым кулаком:

— Да, не так мы думали доживать свои дни, Мария Михайловна… Не так… Но все же они не увидели нас на коленях. Мы свое дело сделали. Ничего не забудем, Мария Михайловна. Ничего!..

Видимо, не все из того, что говорил Владимир Николаевич, могло дойти до сознания угасавшего человека. Но Мария Михайловна чувствовала, что, как всегда, старый учитель говорит о чем-то большом и важном в жизни… И сейчас, на пороге небытия, она может что-то сделать для этого большого и важного…

— Да… Да… — соглашаясь, тихо повторила Мария Михайловна. — Да…