В городе древнем

— Как же делили? — поинтересовался солдат.

— По совести: у кого сколько душ… Малый да старый работать не могут, а есть всем надо. По совести и поделили. — Вздохнув, она замолчала. Потом спросила солдата: — А ты сам-то куда идешь?

— Отпуск дали, по ранению. Родная деревня совсем близко…

— Вон видишь, как ладно… — проговорила Клавдия и отвернулась от солдата, чтобы скрыть слезы.

— А твой не пишет, что ли? — догадался солдат. — Отыщется… Мало ли что…

— Клав, — подала голос женщина на печи, — самовар взыграл.

Клавдия легко поднялась, сняла с самовара, стоявшего у печки, трубу.

— До города? — снова донеслось с печи.

Никто не ответил. Слышно стало, как сипит коптилка.

— Это мама у вас спрашивает, — сказала Клавдия, заглядывая в закуток.

Молодой человек по-прежнему грелся у печи. Сейчас он отошел к стене и увидел рядом с печной трубой еле освещенное коптилкой лицо старухи. Подперев голову руками, она, казалось, без всякого интереса смотрела на него.

— До города, — ответил молодой человек.

— Откуда же? — спросила старуха.

Клавдия напряженно взглянула на случайного гостя.

Она ничего не знала о нем и все же сразу хотела взять под свою защиту, не дай бог, пришелец, внезапно вынырнувший из неизвестных далей, не окажется фронтовиком, потому и поспешила ответить за него:

— Известно, откуда теперь приходят…

— Откуда только не возвращаются, — подхватила старуха. — Чего только не было на земле у нас… — Она потянулась и продолжала: — Вот солдат говорил: немец, немец… А до него, что ль, до немца, никто к нам не являлся? Сколько нечисти-то было, давно ею испытаны… И татар, что в незапамятные времена на Россию шел, и французы. А то еще, говорят, будто лет семьсот назад немцы на нас шли, да на льду где-то и провалились…

— Это точно, — согласился солдат. — Это исторически научно доказано. Наполеон, немецкие псы-рыцари, это точно — было.

— Ну вот — то француз, то татар, а теперь этот немец. Все одно — антихрист.

Солдат улыбнулся, но ничего не сказал. Клавдия легко подняла и поставила на стол небольшой, с помятыми боками самовар. Солдат достал из мешка, в дополнение к тушенке, хлеб, сахар:

— Угощайтесь!

— Ешьте, ешьте сами, — сказала старуха. — Я чайку попью…

Клавдия подала ей на печку кружку, налила солдату, посмотрела в сторону темного закутка в, поколебавшись, пригласила:

— Присаживайтесь…

— Спасибо. Я уже сплю… — донеслось оттуда.

— Это он нас с тобой вдвоем оставляет, — шепнул Клавдии солдат.

Слова эти напомнили ей о чем-то далеком-далеком, познанном, к великому девичьему счастью, но доставшемся в такой крохотной доле.

— Зачем нас вдвоем оставлять, — сказала она с горечью и так вздохнула, что и солдату стало не по себе. — Зачем нас оставлять… А жизнь проходит, проходит… Бабы говорят, не отыщется, не дай бог, Василий, пострадаешь, пострадаешь — и бросишься кому-нибудь на шею. Так, говорят, и будет. Так, мол, всегда было и будет. А я не могу представить, как это я кому-то на шею брошусь… Я даже за эти слова обиделась, с теткой Лукьяновой и говорить не хочу…

На печи заворочалась, устраиваясь на ночь, старуха.

— Мам, чаю еще хочешь? — спросила Клавдия.

— Будет… — вздохнула старуха и зашептала: — Николай угодник, спаси и помилуй нас, грешных… В тревоге и суете… — Слышны были лишь отдельные слова. — Помилуй Василия… Веру Леонидовну… — Голос становился все тише, тише, и вскоре уже ничего нельзя было разобрать.

— Дочка, что ли, еще на фронте? — спросил солдат у Клавдии.

— Спасительница наша…

— Кто такая?

— Девушка из города… Учительница биологии. Когда нужно было, за доктора стала ходить. Докторов-то мало… Мы в тифу валялись, так она две недели нас выхаживала. И волосы пожалела, не стала стричь… Вера Леонидовна… Теперь мать каждый день ее в молитвах своих поминает.

В закутке слабо скрипнула лавка, на которой улегся молодой человек. Вскоре послышался и его голос:

— А фамилия ее не Соловьева?

— Она, Соловьева… — ответила Клавдия и поинтересовалась: — Знакомая?

— Знакомая… Поспать дайте. — Молодой человек как бы предупреждал возможные вопросы.

— Спи…

Через полчаса все спали. Лишь Клавдия сидела за столом, охватив голову ладонями, думала и словно дожидалась чего-то. Она взглянула на печку, прислушалась к мерному дыханию солдата и встала.

Снова посмотрев на спящих, взяла коптилку и, загородив ладонью ее призрачное пламя, пошла к темному закутку. Отдернув занавеску, поднесла коптилку поближе к голове пришельца и стала рассматривать его.

Сначала она еле слышно шептала что-то непонятное, потом проговорила:

— Как Вася… Милый мой, родной…

Молодой человек приоткрыл глаза. Он, оказывается, скорее дремал, чем спал. Приподнялся, спиной оперся о стену.

— Ты что? — спросил он, устало глядя на эту непонятную молодку.

— Поешь…

Не дожидаясь ответа, она быстро пошла к столу, торопясь отрезала ломоть хлеба, положила на него куски мяса из банки, принесла пришельцу. Тот испытующе посмотрел на нее и взял ломоть.

Клавдия стояла рядом и смотрела, как он ест.

— Ну что ты?.. — снова спросил он.