В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта

На самом деле Джейн была писательницей конца гораздо более вольной Георгианской эпохи. Героиня ее раннего рассказа "Леди Сьюзен" — "самая утонченная английская кокетка". Когда Остины разыгрывали в стивентонском амбаре скабрезную Филдингову "Жизнь и смерть Тома Гнома Великого", двенадцатилетняя Джейн, видимо, исполняла заглавную роль коротышки. Сегодня эту пьесу, наверно, не дали бы читать двенадцатилетним подросткам хотя бы из-за строк:

О! Хункамунка, Хункамунка, о!
Твои две полных груди, что тимпаны,
Восторги будят неумолчным боем;
Они, как медь, сияющи и тверды;
О! Хункамунка, Хункамунка, о!

Еще в подростковом возрасте Джейн без стеснения иронизировала над содомией. В своей "Истории Англии", говоря о Якове I и его фаворите Роберте Карре, она хвалит короля за то, что тот "находил достоинства в глубинах, мало кому доступных". Еще есть знаменитая шутка, которую Мэри Крофорд в "Мэнсфилд-парке" отпускает в адрес беспутного окружения своего дядюшки-моряка. "Жизнь в доме дяди, конечно же, познакомила меня с адмиральской средой, — говорит Мэри. — Тыловых адмиралов я повидала довольно. Только не подумайте, будто я каламбурю". Лишь представление о Джейн как о чинной даме не позволяет некоторым читателям поверить, что она могла так грубо шутить. "Тылы" были нешуточной проблемой для брата Джейн Фрэнка, который наказывал своих матросов плетьми за "противоестественный грех содомии". В том же "Мэнсфилд-парке" содержится самый яркий в творчестве Джейн пример фаллического символизма. Запертая внутри парковой ограды, Мария Бертрам пытается перелезть через нее с помощью Генри Крофорда, человека, с которым она в конце концов убежит: "Ты непременно поранишься об эти зубцы!" — кричит Фанни. И Мария поранилась, во всех смыслах.

Пока вокруг Джейн зачинались и рождались дети, жизнь в пасторате шла своим чередом. Необходимость выставлять себя в качестве брачного материала требовала переделок, подновлений и перекроек платьев, что отнимало у Джейн много времени. Чтобы при ограниченных средствах достойно одеваться, приходилось много работать как головой, так и руками. Начать с того, что надо было с умом выбрать ткань, принимая в расчет ее стоимость и практичность. Как говорит София Сентимент в пьесе, которая, видимо, дала Джейн ее первый псевдоним, цвет одежды оповещает о расположенности к кавалеру:

В том коричневом платье была я мила,
Воздыхателя холодом льда обдала;
А вот в этом лазурном, смягчившись чуть-чуть,
Я надеждой, пусть робкой, зажгла его грудь;
В этом, цвета сирени, склонилась я пасть;
Алый шелк был румянцем ответа на страсть.

По утрам Джейн носила "простой коричневый батист", а днем "цветное платье", в идеале — "из хорошенького желто-белого муслина", о котором она мечтала. Муслин был таким тонким и летящим, что его укладывали волнами, чтобы он не просвечивал. Муслин британского производства обходился дешевле, чем оригинальный индийский.

Джейн и Кассандра одевались одинаково, и их юной племяннице в особенности запомнились "их шляпки: притом что они совершенно не различались по цвету, форме и материалу, я обожала угадывать, чья из них чья". В своих письмах Джейн постоянно говорит о переделках и усовершенствованиях нарядов. Вероятно, подобно девочкам Беннет, сравнивавшим себя с сестрами Бингли, она ощущала, что недотягивает до эталона, но не имела достаточных средств, чтобы его достичь без усилий. Порой она впадала в отчаяние. Когда Кассандра бывала в отлучке, Джейн просто кромсала некоторые ее одежки. "Третьего дня я взяла на себя вольность обратиться к твоей черной бархатной шляпке с просьбой одолжить мне свою вуалетку, — писала она, — на что та охотно согласилась, каковой щедростью помогла мне преумножить достоинство моего капора".

Складывается впечатление, будто единственное, к чему стремилась Джейн в одежде, — это выглядеть "прилично". Идеалом было "очень практичное платье на любой случай". Щеголеватая накидка не подходила, поскольку "такую красоту не то что носить, а и созерцать страшно".