— Ну как же! Курицы мороженные, говядина, свинина — это всё трупы и их части тел.
— Тьфу на тебя, Толик, я уж и правда подумал, что на кухне тут что-то несусветное творится.
— Да нет, ничего необычного. Одни люди убивают, другие жрут мертвечину, всё тип-топ, всё ништяк.
— Толик, ты что за вегетарианство проповедуешь?
— Вегетарианство? А смысл? Трупов меньше не станет. Если я один не буду есть мясо, ничего не изменится. Смертей меньше не станет. Ты только оглянись, ведь кругом нас окружает смерть. Кушаем мы дохлятину, квартира мне досталась в наследство, потому что родители умерли, табличка опять же эта…
— Да далась тебе эта табличка.
— И правда, чего я к табличке привязался… Ты мне вот лучше ответь на какой вопрос: видал небось местного финансиста? — я кивнул, — Видал, значит. А ведь этот старпёр уже десятый десяток разменял и ничего, коптит небо. А моим родителям ещё и пятидесяти не было. Да какое там, пятидесяти. Их совместный возраст, наверное, меньше, чем у этого деда. Вот и ответь мне, где справедливость? Почему этот высушенный сморчок живёт, а мои родители нет?
Я пожал плечами и ответил, как когда-то говорил мой дед, когда я его спрашивал про своих родителей:
— У каждого свой срок на земле. А кто его раздаёт — неизвестно.
— Вот-вот… — грустно заметил Толик, — Неизвестно. Судьба, а то ещё и воля Божья. Всемилостивейшего. Ушли в лучший мир и так далее и тому подобное. Сколько я всего этого уже наслушался… Тошнит уже! Вот и в виртуальности со смертью не сказать что справедливо. Мы не умираем, а неписи умирают. Иногда правда не умирают, если есть у них особые талисманы, но стоят они как Пизанская башня вместе сгородом… Отсюда вывод: выживут самые богатые, а бедные опять сдохнут и пойдут в неизвестность… Даже некроманты и те не застрахованы от такого исхода. А ведь казалось бы — истинные слуги смерти, а по факту — пшик. Предвечной слуги не нужны, последователи тоже. Она была всегда и будет всегда. Даже миры умирают, не говоря уж о богах. Так неужели нет способа избавиться от этой старушки с косой?
— А зачем? Главное ведь не жить вечно, а то, что ты после себя оставишь.
— Эта фраза справедливо только в том случае, если у всех равные возможности, а в нашем мире справедливости нет. Вот представь себе утопичный мир, где заранее известно, сколько тебе жить: ну например семьдесят лет. Вот что тогда было бы?
— А это зависело бы от воспитания конкретных людей. Кто-то жил бы для себя, прожигая всё, что можно, не заботясь ни о чём, а кто-то старался бы помочь потомкам. В общем, было бы так же, как и сейчас.
— Я тоже так думаю, только конфликты в обществе были бы более обострёнными. Но это мелочи. А вот представь, если все живут вечно! Что тогда?
— А тут уже зависит от личностей, выбившихся в руководители. Выбьется лентяй — будет стагнация и деградация; наоборот — расцвет и прекрасное будущее.
— А мне кажется, что второй вариант в принципе невозможен. В лидеры всегда выбивается какая-то мразота, которая портит жизнь всем подчинённым. Потому у нас даже фраза есть политика — грязное дело. Невозможно заниматься ей и оставаться чистым. Нельзя кругом быть хорошим. Всё равно станешь плохим для кого-то. Да и для всех возможно. Все хотят полениться и поваляться на травке, а ты их заставляешь работать, в светлое будущее тащишь… Не будут тебя люди любить, в общем…
— Почему меня?
— А потому что ты из этой породы людей, которые тащат, а я из тех, кому не хочется. Вот такой расклад. И мир, в сущности, при всех вариациях останется тем же самым шлаком, ничего не изменится, как бы не менялись входящие условия. Да и люди тоже всегда будут попахивать не духами… Вот такая философия.
— Зря ты так, не все же люди плохие…
— Конечно не все, но плохих гораздо больше. И сейчас даже хороши очень быстро оскотиниваются и становятся плохими. Вон, относительно недавно в нашей стране все люди вроде как были равны. Но даже тогда кто-то был «ровнее». Или после развала страны что-то было лучше? Нет, тоже было хреново. И так везде, куда ни глянь. Везде основным двигателем к развитию являются деньги. А если кто-то что-то и создаёт, пусть даже мелкую, никому не нужную фигульку, то тут же стремится запатентовать, чтобы капала денежка, если эта вещь кому-то вдруг ещё понадобится. Никто ничем просто так не делится. Денег в долг знакомым не одалживают, ибо боятся. Чего? Каждый своего: кризиса, что не отдадут, обесценивания. Даже под расписку ни одна тварь мне денег не одолжила. Все процент, падлы, требуют, ибо инфляция. А ты говоришь не все плохие. Все. Просто кто-то маскируется лучше.
— А если я тебе одолжу?
— Ты? Откуда у тебя бабло-то? Ты же на таком же положении, что и я, даже хуже. У тебя даже хаты нет.
— Корпорация малой денежкой порадовала.
— И сколько ты сможешь мне одолжить?
— Девять тысяч.
— Еврейчиков или деревяшек? — уточнил Толик.
— Евро.
— Пойдём ко мне, расписку напишу, и даже не думай отнекиваться и показывать своё благородство. У нас просто шапочное знакомство. Мне совесть не позволит воспользоваться твоей наивностью.