В гостях у турок

— Дикій обычай, странный. Но въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не ходятъ. Будемъ есть ложками, Глафира Семеновна, сказалъ Николай Ивановичъ, подвигая и съ себѣ поданную ему тарелку съ пилавомъ и ложкой. — Ни скатерти, ни салфетокъ, ни вилокъ, ни ножей… Будемъ въ Петербургѣ разсказывать, такъ никто не повѣритъ.

Онъ зачерпнулъ ложкой пилавъ, взялъ его въ ротъ, пожевалъ и раскрылъ ротъ.

— Фу, какъ наперчено! Даже скулу на сторону воротитъ! Весь ротъ ожгло.

— Хорошаго краснаго турецкаго перецъ… подмигнулъ Нюренбергъ.

— Припустили, нарочно припустили… Русскій, молъ, человѣкъ выдержитъ. Вы ужъ, навѣрное, почтенный, сказали, что мы русскіе?

— Сказалъ. Но здѣсь всѣ такъ кушаютъ. Здѣсь такого ужъ вкусъ. Турки иногда даже прибавляютъ еще перцу. Вотъ нарочно на столѣ перецъ и поставленъ.

— Скуловоротъ, совсѣмъ скуловоротъ… Боюсь, какъ-бы кожа во рту не слѣзла, продолжалъ Николай Ивановичъ, проглотивъ вторую ложку.

— И ништо тебѣ! Пусть слѣзаетъ. Не суйся въ турецкій ресторанъ. Ну чего тебя понесло именно въ турецкій, если есть европейскіе рестораны! говорила ему жена.

Она все еще не касалась своего кушанья и смотрѣла въ тарелку, пошевеливая ложкой кусочки нарѣзаннаго сочнаго мяса.

— Тутъ, кромѣ перцу и чесноку, что-то есть, продолжалъ Николай Ивановичъ, проглотивъ третью ложку пилава. — Оно вкусно, но очень ужъ забористо. Боюсь, нѣтъ-ли здѣсь сѣрной кислоты… обратился онъ къ проводнику.

— Что вы, что вы, эфендимъ!.. Кушайте и не бойтесь, махнулъ тотъ рукой. — Тутъ краснаго перецъ, лукъ, чеснокъ, паприка, шафранъ и… Эта… Какъ его? Имбирь.

— Ужасно ядовито съ непривычки… Конечно, раза три поѣсть, то можно привыкнуть, потому русскій человѣкъ со всему привыкаетъ, но… Фу! вздохнулъ вдругъ Николай Ивановичъ, открывъ ротъ. — Надо полагать, что вотъ имбирь-то этотъ и объѣдаетъ все внутри. Вѣдь у меня теперь не только ротъ горитъ, а даже и внутри…

— Горитъ, а самъ ѣшь. Брось… Еще отравишься и придется мнѣ везти твое мертвое тѣло изъ Константинополя въ Россію… замѣтила ему жена.

— Тьфу, тьфу! Типунъ-бы тебѣ на языкъ! Вѣдь скажетъ тоже! Но отчего ты сама-то не ѣшь? Вѣдь у тебя только жареная говядина и ничего больше, сказалъ онъ.

— Боюсь.

— Да вѣдь жареная говядина ужъ навѣрное безъ перца. Ты попробуй…

Глафира Семеновна осторожно взяла ложкой кусочекъ мяса, пожевала его, сказала — «дымомъ пахнетъ» и, выплюнувъ въ руку, кинула на порогъ сидѣвшимъ тамъ собакамъ.

Къ куску бросилась одна собака, потомъ другая и произошла легкая трепеа изъ-за куска.

— Нѣтъ, я не стану ѣсть, отодвинула Глафира Семеновна отъ себя тарелку. — Лучше ужъ голодомъ буду… Или вотъ хлѣба поѣмъ… Да и сырое мясо. А я не люблю сырого. Я отдамъ бѣднымъ собакамъ, прибавила она.

— Оставь, оставь… Тогда я съѣмъ… остановилъ ее мужъ. — А пилавъ очень ужъ пронзителенъ. Лучше мы его отдадимъ бѣднымъ собакамъ. На вотъ пилавъ… Тутъ есть кусочки курицы.

Они перемѣнились тарелками, и Николай Ивановичъ принялся ѣсть жареное мясо. Къ нему наклонился Нюренбергъ и шепнулъ:

— Можетъ быть, рюмочка водочки хотите? Съ водкой всегда лучше.

— Да развѣ здѣсь есть? воскликнулъ Николай Ивановичъ и даже бросилъ ложку на мраморный столъ, удивленно смотря на проводника.

— Русскаго нѣтъ, но турецкаго есть. Турецкаго мастика… Мастика называется.

— Глаша! Слышишь, водки предлагаетъ выпить. Въ турецкомъ ресторанѣ водка… обратился Николай Ивановичъ къ женѣ.

— Да что ты! Послушайте, Афанасій Ивановичъ, сказала та проводнику:- какая-же водка въ турецкомъ ресторанѣ и въ турецкой землѣ! Вѣдь и по закону, по турецкой вѣрѣ…

— О, мадамъ, махнулъ Нюренбергъ рукой. — Все это пустаго сказки и турецкаго люди теперь такъ же пьютъ, какъ и всѣ, особенно въ такой городъ, какъ Константинополь. Не пьютъ такъ, чтобы всякаго видѣлъ, но по секрету пьютъ. Магометъ запретилъ для исламскаго люди вино, винаграднаго вино, а мастика — не вино. Мастика — это все равно, что вашего русскаго наливка. Да и вино пьютъ! прибавилъ онъ.

— Такъ давайте, почтеннѣйшій, скорѣй давайте. Велите скорѣй подать рюмку турецкой водки, торопилъ Николай Ивановичъ Нюренберга. — Съ водкой куда лучше…

— А мнѣ за вашего здоровье можно? спросилъ тотъ.

— Пей, братецъ, пей — что тутъ разговаривать!

По приказанію проводника турченокъ подалъ большую рюмку толстаго стекла, на половину налитую прозрачнымъ, какъ вода, содержимымъ.

— Турецкую водку пьемъ… Ахъ, ты, Господи! умилился Николай Ивановичъ, глядя на рюмку и приготовляясь выпить. — Только зачѣмъ-же онъ полъ-рюмки налилъ? Мы полнымъ домомъ у себя въ Петербургѣ живемъ, спросилъ онъ проводника.

— Такого ужъ турецкаго обычай. Вездѣ такъ.

Николай Ивановичъ выпилъ, посмаковалъ и сказалъ:

— Да это простая подслащенная анисовая водка, какъ нашъ Келлеровскій допель-кюмель.

— Вотъ, вотъ… Только крѣпче… Здѣсь самаго крѣпкаго спиртъ, подмигнулъ Нюренбергъ.

Глафира Семеновна смотрѣла исподлобья на только что выпившаго мастики мужа и говорила:

— А я-то радовалась, а я-то торжествовала, что мы въ такой городъ пріѣхали, гдѣ ни водки, ни вина ни за какія деньги достать нельзя!

LXII