В грозу

Женька вышла бодрая, могучая, как всегда; приветственно заревела, узнав Ольгу Михайловну; проходя мимо нее, взмахнула хвостом... А за нею следом вышел и Толкун, беломорденький, жмурый, как ребенок утром, неуверенно ступая тонкими и слабыми еще копытцами... Подошел к Ольге Михайловне и толкнул ее в платье.

- Толку ты мое, Толку! - шепнула по-мушкиному Ольга Михайловна, обняла его доверчиво протянутую голову, пахнувшую теплой шерстью, и вдруг заплакала навзрыд.

Солнце всходило огромное, ослепительное - явный жизнедавец земли.

"Жизнедавец, я к тебе с жалобой!.. Ты любил маленькую беловолосую Мушку, с ясными до дна глазами, и она любила тебя... Она рано вставала по утрам, отворяла двери и, если видела тебя, кричала радостно: - Солнце! Солнце! - и на голом полу кувыркалась через голову от восторга... А если не видела тебя, заслоненного тучами, она грозила им своим маленьким кулаком: У-у, противные тучи! - Она любила все цветы, и каждую травку, и каждую козявку, которой ты - единственный отец... И вот нет уж ее: она убита!.. Я к тебе с жалобой, жизнедавец!.. Вот женщина - ты ее видишь? Она обняла голову теленка - Толкушки, который тоже осиротел теперь - и она плачет... Это мать!.. Мы не войдем сейчас в свой дом, - нам воспретили... Чужие люди придут и откроют двери... Она - мать, и она ждет от тебя чуда. Ты, конечно, не совершишь этого чуда, ты - чудотворец, ты - жизнедавец, и я к тебе с новой жалобой за то, что не совершишь!..

Так думал, глядя на солнце, Максим Николаевич, между тем снизу несли уже двое: один - белый тесовый гроб, другой - криворотый - крышку, и в гробу лежала и блестела кирка, в крышке - лопата для могилы.

Санитарная линейка с тремя санитарами приехала часам к девяти. Все трое были татары и все крикливые: один - с черными усами, другой - с рыжими, третий пока безусый. Тут же важно надели белые халаты, закурили и начали торг.

- Ха-з-зяйн! - сказал черноусый. - Ты нам сколько дашь за работа?

- А город разве вам за это не платит? - пробовал выяснить Максим Николаевич.

- Горрад-горрад!.. Чево там нам горрад?.. Один уфунта хлеб? Большое дело, це-це!.. Слушай: девять мильен нам дашь, - повезем, не дашь, - не повезем! Как знайшь!

- Да как же ты смеешь так говорить? - начал было Максим Николаевич, изумленный...

Но Ольге Михайловне так тяжко было долгое ожидание, так хотелось, чтобы открыли двери и окна, чтобы увидеть Мушку!

- Ну, пусть, пусть! - замахала она руками. - Пусть!.. Только сейчас у нас ничего нет...

- Нет денег, - мука дай, крупа дай... Мы ждать не хочим!.. Кушать нада, понял?.. Каждый день хочим кушай!

Потом вступил рыжий:

- Хозяин! Слушай мене!.. Халерный барак ест, - там мы бесплатный... Здеся дома покойник, - надо платил... Понял мене?.. Уж холера, она... (Выставил губы и рукой показал на свой живот.) Вы человек образован, - сам понимаешь... Такой дело!

Безусый сидел на линейке, играл вожжами по спине гнедой шершавой лошади, курил и сплевывал через зубы.

- Ну, хорошо!.. В городе я достану им денег... Займу! - вмешалась Ольга Михайловна.

- Девять мильен: три да ему, три да ему, три да мене, - тыкал пальцем черноусый: - Ну, айда!

Сам он взял крышку, рыжий - гроб, и вошли в двери.

Ольга Михайловна поместилась там, - возле бассейна на верху выемки, откуда было бы видно всю Мушкину кровать, чуть только откроют ставни, - и Максим Николаевич стал рядом c ней.

Отворили ставни.

Тело было покрыто с головой розовым дырявым одеялом: так оставили, когда ушли, чтобы не садились мухи на лицо.

Черноусый сдернул одеяло, взял тело за плечи, рыжий - за ноги: стуча, положили в гроб.

- Покажите мне ее!.. Покажи головку! - закричала Ольга Михайловна.

Отступили там внизу оба в белых халатах, и увидали оба здесь, снаружи, голову Мушки: мертвые пряди милых белых волос, желтое личико с запавшими глазами, и на левой щеке потемневшее большое пятно.

- А-а-ай! - не своим голосом, в совершенном испуге вскрикнула Ольга Михайловна, закрыла лицо руками и опустилась наземь.

Черноусый, обшарив комнаты привычными глазами, нашел в выдвинутом ящике стола гвозди и молоток и забил крышку гроба. Но в открытом шкафу он заметил также пачку табаку... Он взял ее, повертел в руках, стал к окну спиною и положил в карман. Максим Николаевич это видел, но тут же забыл об этом. Он успокаивал рыдавшую Ольгу Михайловну, как будто мог ее успокоить.

- Крепитесь! - говорил он. - Дорогая, крепитесь!.. Нам еще на кладбище идти, - не теряйте силы!..

Вынесли забитый гроб; положили на линейку, как ящик. Тронулись.

Оба высокие, Максим Николаевич и Ольга Михайловна шли под руку и старались идти в ногу.

Дорога круто вела вниз по камням и промоинам; давно не ездил по ней никто, и никто не поправлял ее лет семь с начала войны. Гроб сильно качало, и двое татар шли с обеих сторон линейки, придерживали тесный домик Мушки... Криворотый набил на крышке его крест из цветных дощечек, а Ольга Михайловна обвила гроб длинной веткой кипариса.