В гвардейской семье

Перед глазами промелькнули искаженные ужасом лица гитлеровских [194] артиллеристов. Закручиваю

триммер руля глубины и жду, как поведет себя самолет. Буквально у самой земли чувствую, что машина

поддалась, стала выравниваться, выходить в горизонтальное положение.

Опасность миновала, машина набирает высоту. Что же делать? Уходить от цели?:. Но приказано

выполнить три захода, после чего пехота должна пойти в атаку. Три, а не два! Может, передать

командование Карпееву?.. Пытаюсь связаться с Карпеевым — радио не работает. Принимаю решение на

поврежденной машине выполнить задание до конца.

Машиной управлять очень трудно. Она то задирает нос, то опускает. Как в песне: «По морям, по

волнам»... Да только настроение не песенное. Сбросил оставшиеся бомбы и обстрелял еще одну

артиллерийскую позицию. Ведомые тоже ударили по батарее. Вражеские орудия смолкли.

С чувством выполненного долга летим на свой аэродром. Кое-как удерживаю самолет в горизонтальном

полете. Ровно гудит мотор. Окинул взглядом ведомых — идут все. Но связаться с ними не могу, рация

выведена из строя. Как Клубов себя чувствует, тоже не знаю.

А вода по-прежнему брызжет из-под капота. Стрелка на приборе приблизилась к красной черточке: температура критическая.

...Никогда я не ругал Мотовилова, а тут, приземлившись, взорвался:

— Почему вода течет?

Мотовилов вскочил на капот, ищет причину. Клубову тоже не терпится ее выяснить.

— Не дотянута заливная пробка расширительного бачка! — констатирует он.

Мотовилову не по себе:

— Виноват! Поспешил — вот и получилось...

Клубов махнул рукой, спрыгнул на землю, подошел ко мне. Стоим, рассматриваем пробоину, ощупываем

на стабилизаторе острые края дюраля. Пробоина большая. Перебита тяга управления рулем глубины, снесена антенна.

Клубов догадывался, что его самовольный вылет не останется в полку секретом. Так оно и вышло.

— Ну, что там мне в приказе? — спокойно спросил [195] Иван Кондратьевич подошедшего к нему

капитана Близнюка.

— Строгий выговор, товарищ майор!

Клубов кивнул головой, что можно было расценить как полное согласие с мерой наказания. Он поставил

под текстом приказа свою условную роспись — «К-6» — и повернулся ко мне:

— Тебя в приказе не упоминают, «сынок»! Это хорошо... Честно говоря, «строгача» мне законно влепили.

Ничего — переживу. А вот бой этот на всю жизнь запомню! Не знаю, как бы он закончился, не будь

тросов, дублирующих управление...

— Все могло быть, Иван Кондратьевич, — ответил я. — Но этот вылет будет иметь продолжение: ведь

мне еще предстоит держать ответ перед командиром.

— Не беспокойся: это я беру на себя, — успокоил меня Клубов.

4.

Четыре дня продолжался штурм Кенигсберга. Четыре дня и четыре ночи ходила ходуном земля. 9 апреля

вражеский гарнизон прекратил сопротивление. Крепость пала.

Значимость этого события была огромна. Это был не только стратегический успех. Это был фактор

высокого морально-психологического воздействия.

...После непродолжительной передышки наш полк снова включился в боевые действия. Теперь мы

должны были оказать поддержку войскам на Земландском полуострове.

Вражескую группировку на этом полуострове наши наземные войска прижали к морю, где действовали

боевые корабли Краснознаменного Балтийского флота. В воздухе непрерывно висели штурмовики и

бомбардировщики.

Фашистских истребителей мы теперь почти не встречали. Да и зенитная артиллерия противника

беспокоила нас значительно меньше.

Но схватки на земле шли тяжелые. За двенадцать дней боев на Земландском полуострове я девятнадцать

раз водил свою группу на штурмовки вражеских позиций. Были дни, когда вылетали по два-три раза.

[196]

Возвратившись однажды с задания, я оказался в окружении боевых друзей. Улыбаются, поздравляют.

— С чем хоть поздравляете, скажите?

— С Героем!..

От этих слов у меня дух перехватило. Уже из соседней эскадрильи летчики подходят, руку жмут, что-то

говорят, а я все стою, как оглушенный.

Захожу к командиру полка, а он слушает мой доклад и улыбается, словно что-то хочет сказать. Выслушав, Стрельцов обнимает меня и взволнованно шепчет:

— С Героем тебя, Анатолий... От всей души!

Тем же Указом Президиума Верховного Совета от 19 апреля 1945 года звание Героя Советского Союза

было присвоено также Николаю Семейко и Николаю Давыдову.

Трудно передать словами овладевшее мной чувство. Вышел от командира и остановился, вспомнив, что в

левом кармане моей гимнастерки лежит амулет — шелковый платочек с вышитой на нем Золотой Звездой

Героя, многозначительным символом, который обрел теперь полную реальность: пожелание любимой

сбылось! Значит, верила в меня Катюша. И ее вера помогла мне в боях.

Каждый день — новые задания. Жаркие сражения с врагом продолжались, особенно на прибрежном

участке северо-западнее Кенигсберга.

...Командир дивизии приказал двумя шестерками нашего полка нанести бомбово-штурмовой удар по

укрупненному району противника и тем самым помочь нашим наземным войскам занять более выгодный

рубеж.

— Задание будут выполнять первая и третья эскадрильи. Подробности согласуйте с капитаном

Таракановым, — распорядился командир полка.