В.И. Ленин. Полная биография

14 июля за Шуваловским парком у станции Парголово по инициативе самих рабочих было проведено собрание представителей столичных заводов и фабрик. Собралось человек тридцать. Сильвин поставил вопрос: какого типа листки более желательны – «общего содержания на политические темы… или же листки частного характера, касающиеся отдельных фактов рабочей жизни и условий труда на той или иной фабрике»? При этом Сильвин сказал: «Как вы скажете, так мы и приготовим». Большинство высказалось за листовки второго типа, но при этом «нашло также очень желательным выпуск листков общего, то есть политического, содержания»³⁵¹.

После августовских арестов, осенью 1896 года, положение усугубилось. «В качестве наиболее активного из “старших” членов “Союза” (теперь я уже попал в “старшие”), – рассказывал 22-летний Борис Горев, – я сделался фактически его руководителем. Рядом со мной был первое время Тахтарев… а из “стариков” Якубова. В отдалении мы берегли С.И. Радченко, как “мужа совета”, как человека, на котором лежала “благодать” первой группы “стариков”. Впоследствии постоянным членом Центральной группы сделался Катин-Ярцев. Изредка на заседания этой группы приходила еще одна представительница “старшего поколения” Н.К. Крупская, преподававшая тогда в рабочей вечерней школе за Невской заставой. Впрочем, центральная группа (т. е. то, что теперь называют комитетом) и тогда не была вполне оформлена организационно»³⁵².

В такой ситуации Тахтарев стал будировать вопрос о необходимости расширения базы организации путем создания на предприятиях «рабочих касс» и «касс взаимопомощи», которые объединили бы в одно целое всю рабочую массу, не деля ее на «сознательных» и «серых». И в этой связи он упрекал «Союз» в «недемократичности», настаивал на необходимости отказа от прежней централистской структуры и кооптации в руководящий центр рабочих, дабы ликвидировать «перегородку», отделяющую их от социал-демократической интеллигенции.

Радченко и Горев отводили это предложение, ссылаясь на его неконспиративность. Летом 1896 года, до ареста Бауэра, Центральная группа не раз собиралась в его кабинете в Вольном экономическом обществе, и Гореву запомнилось, как лакеи в белых перчатках подавали им чай. Позднее собирались на квартире писателя Вересаева, затем в Военно-медицинской академии. Появление в таких местах рабочих привело бы к неминуемому провалу³⁵³. Но Тахтарев не соглашался, а после его отъезда в эмиграцию в январе 1897 года эту позицию продолжали отстаивать Якубова и Катин-Ярцев. И подобного рода споры в руководящем ядре «Союза» продолжались на протяжении всей зимы 1896–1897 года³⁵⁴.

14 февраля 1897 года Ульянова и его товарищей выпускают из тюрьмы.

Можно сколько угодно иронизировать относительно мнения тех чиновников, которые полагали, что социал-демократы не ведут «политической борьбы», но так или иначе «послабление» стало фактом. 29 января, по всеподданнейшему докладу министра юстиции статс-секретаря Муравьева, государь император высочайше повелел «разрешить настоящее дознание административным порядком», а не судом. И 65 человек, привлеченных по делу «Союза борьбы», получили свои места и сроки ссылки куда более мягкие, нежели предполагалось.

Мало того, «наши родственники, – пишет Мартов, – возымели дерзкую мысль коллективно хлопотать о том, чтобы нам разрешили всем ехать не “по этапу”, а вольными пассажирами за свой счет. Добившись этого только для отдельных лиц, в том числе для В. Ульянова, они, во всяком случае, для большинства остальных добились другой, доселе неслыханной льготы – разрешения перед отправкой в ссылку побыть четыре дня на свободе для устройства своих дел»³⁵⁵.

Тут, видимо, вкралась неточность. Коллективной петиции не было. Порознь хлопотали действительно почти все семьи. Однако когда такого рода письмо, подкрепленное подписью помощника начальника Главного тюремного управления Коваленского с просьбой «посодействовать к улучшению передвижения и участи Ульянова», пошло по инстанции, на него легла начальственная резолюция: «Надо при случае сказать С.Г. Коваленскому, что Ульянов не заслуживает особых снисхождений. Это Елизарова хлопочет»³⁵⁶.

А.И. Елизарова уточняет: «Этой небывалой льготы добилась сначала для своего сына мать Ю.О. Цедербаума (Мартова), через какое-то знакомство со Зволянским; а затем, раз прецедент создался, глава полиции не счел возможным отказывать другим». И о реакции Владимира Ильича при выходе из предварилки на столь неожиданную «свободу» Анна Ильинична пишет: «Очень ясно запомнилось выразительно просиявшее бледное и худое лицо его, когда он в первый раз забрался на империал конки и кивнул мне оттуда головой»³⁵⁷.