В якутской тайге

Приняв решение, вызвали командиров рот и эскадронов, ознакомили их с намеченным планом, указав, что многое будет зависеть от красноармейцев. Это они должны внушить местным жителям мысль, что мы огорчены неудачей и вынуждены возвратиться для лучших сборов.

В двенадцать часов дня сделали подъем. Скоро бойцы знали, что от них требуется. Начались разговоры и ругань. Местные жители хотя и не говорили по-русски, но все понимали.

— Ишь ты, — сетовал красноармеец, — не приняли боя и удрали. Им только засады делать. Эх, если бы мы тоже были на конях, тогда другое дело!

— Что верно, то верно. Пеший конному не страшен, — поддержал разговор пулеметчик. — Но неужели наши командиры об этом не знали?

— Вот именно, что не знали, — авторитетно ответил взводный. — И все-таки невелика беда — прогулялись малость. Это не вредно, и так засиделись на одном месте. Да и не даром прошлись — узнали, сколько тут белых, и двух своих товарищей выручили. Сегодня же идем обратно в Петропавловское, а денька через три все на лошадей сядем, тогда и разговор с белыми будет иной.

Для того чтобы попасть на другую дорогу, нам нужно было возвратиться на семь верст назад, в сторону Петропавловского. Все получалось так, что у жителей не возникло никаких сомнений.

В два часа дня отряд оставил Соордах. На этот раз счастье нам сопутствовало. Скоро пошел снег. Он не переставал всю ночь, весь следующий день и полностью скрыл наши следы.

Как мы и предполагали, Артемьев, оставив Соордах, прошел пятнадцать верст в сторону Амги и сделал засаду. Безрезультатно прождав весь день, он решил, что мы остановились на дневку. Вечером он снял засаду и, оставив заставу человек из десяти, с остальным отрядом отошел еще на пять верст и там заночевал в трех юртах.

На следующий день еще до рассвета он вернулся на старое место и снова расположился в засаде. Прождал до обеда и только тогда выслал разведку в Соордах.

Жители сообщили разведчикам, что красные еще вчера вернулись в Петропавловское, чтобы собрать лошадей и уж тогда воевать. Полученные сведения разведка сообщила Артемьеву. Тот к вечеру со всем своим отрядом прибыл в Соордах, а ночью выступил на Петропавловское. Утром 10 февраля Артемьев занял Петропавловское.

Наш маневр удался. Отряд Артемьева уже остался позади нас больше чем на сто верст. К тому же сразу выступить он не мог — надо было дня два, чтобы дать отдых людям, лошадям, обеспечить продукты на долгий путь. А сейчас ему ничего не оставалось, как только послать срочное донесение Пепеляеву о том, что Петропавловский гарнизон прорвался и движется в сторону Амги.

Мы идем четвертые сутки. По нашему расчету, завтра будем у Амги. Сегодня не слышно песен, как в прошлые дни. Чумазые, прокопченные дымом костров лица бойцов сосредоточенны и серьезны, в глазах твердая решимость. Каждый понимает, что скоро должна произойти встреча, и тогда все неизвестное, давящее своей загадочностью, станет ясным. Каждый шаг вперед приближал к развязке.

Яркие лучи северного холодного солнца сверкающими зайчиками прыгают по стали граненых штыков, серебрят деревья. Тайга, погрузившаяся в зимнюю спячку, словно вымерла. За все время похода мы не встретили ничего живого, все попряталось от холода. Кругом было так тихо, что порой становилось жутко.

Иногда тайга отступала в сторону от дороги и открывала голую равнину с редкими кустиками и чахлыми деревцами, которые стояли вдоль дороги, словно забытые, одинокие часовые. Унылыми и грустными выглядели такие места и своим видом нагоняли тоску.

Вдали высились массивы щетинистых гор, могучие и прекрасные в своей вечной каменной неподвижности. По сравнению с ними усталые люди казались жалкими, беспомощными букашками. Впереди, за аласом, подернутая синеватой дымкой, сомкнулась тайга. Она как бы преграждает нам путь, ревниво оберегая вековую тайну севера.

Незаметно опустилась ночь, люди перестали видеть дорогу. Шли ощупью, спотыкались, падали, но еще долго не останавливались. Завтра нам нужно быть под Амгой. Наконец, обессиленные и разбитые, остановились на ночлег.

Окружающий нас мрак ночи скоро разрядили несколько десятков костров, сложенных из целых сухих бревен. Зарево от них накрыло огненной шапкой людской муравейник, рвалось вверх и гасло в чаще. Над огнем красноармейцы подвешивали на длинных тонких жердях котелки и ведра, до краев наполненные снегом. Когда он таял, лопатами, а то и просто руками добавляли новые куски снега, до тех пор пока в ведре не получалось достаточно воды. Затем опускали мясо, сыпали соль и терпеливо ждали, пока вода закипит.

Мясо ели больше полусырое. Голод и мороз заставляли быть не особенно разборчивыми. «Горячее сырым не бывает», — шутили бойцы и с аппетитом уплетали куски пропитанного кровью мяса.

Раздатчики получали на взвод из обоза промерзшие, твердые, как дерево, буханки ржаного хлеба. Чтобы скорее их отогреть, разрубали топором и клали чуть ли не в самый огонь.