В якутской тайге

Присутствовал весь отряд, кроме дежурной части, находившейся в окопах. Но и она послала на совещание своих представителей. Чтобы было светлее, зажгли камелек и все светильники.

Много не говорили. Говорить не к чему. Наше положение ясно каждому, а решение написано на лицах красноармейцев и командиров. Выработали такой план. Все запасные патроны и гранаты решили сложить в погреб, что был в юрте, на них насыпать около трех пудов имевшегося у нас охотничьего пороха, сверху набросать сухого сена и щепок. В критическую минуту, когда раздастся первый орудийный выстрел, выкинуть белый флаг. А как только пепеляевцы подойдут к нашим окопам, два выбранных нами наиболее решительных товарища зажгут костер. Взрыв будет колоссальный, и белые вместе с нами взлетят на воздух.

Все притихли, прекратились даже стоны раненых. Казалось, что слышно биение одного большого сердца отряда. Мы голосовали. В голосовании приняли участие и раненые. Против не было ни одного.

Вместе с сознанием близкого дыхания смерти в нашей груди росли и накоплялись новые силы. В каждом из нас жила непоколебимая вера в справедливость общего дала и твердая решимость победить или умереть, но не сдаться колчаковскому генералу.

Противник уже два раза справлялся, скоро ли будет дан ответ. Но нам было важно выиграть время, чтобы перетаскать со двора в юрту патроны и гранаты. Поэтому наши отвечали, что все еще идет совещание и ответ дадим утром.

Эту ночь пепеляевцы нас не тревожили. До рассвета оставалось часа четыре. Красноармейцы заносили в юрту ящики с патронами и гранатами, срывали с них крышки и спускали в погреб. Всего туда вошло до семидесяти ящиков. Ящики прикрыли сеном, а на него высыпали порох. Сверху порох тоже накрыли сеном.

Итак, мина готова. Быть может, от всех нас скоро ничего не останется. Мы к этому готовы. Только бы не отдать врагу наше революционное знамя, за которое мы страдали, сражались и гибли, под которым теперь решили умереть. Пусть оно прикроет уничтоженных, но не побежденных защитников Советов.

Отряд решил показать, что он и после этого тяжелого известия не пал духом, не думает о сдаче, готов биться и умереть за революцию. Из нескольких оглобель от саней бойцы сделали длинный шест. Привязали к нему старое боевое знамя, еще в двадцать первом году поднесенное на Амуре «дедушке» Каландарашвили.

Настало утро. Белые кричат:

— Ну что? Решили? Сдаетесь или нет? К вечеру придет орудие.

— Слушайте и смотрите! Вот вам наш ответ.

Над небольшим клочком земли, среди баррикад из трупов, поднялось красное знамя с портретом Ленина. И нам стало легче. Казалось, в этот трудный час сам Ильич явился к верным своим бойцам.

Все здоровые красноармейцы припали к бойницам. Жолнин присел, прислонясь спиной к балбахам. В руках у него уцелевшая в походах гармошка. Минуту он пробует голоса, потом громко, чтобы слышно было белякам, играет «Интернационал». Простуженными голосами бойцы подхватывают мелодию, и она несется над снежной равниной как гимн мужеству и верности революции.

Эффект был поразительный. Пепеляевцы даже растерялись. Не сразу открыли огонь. А когда пришли в себя, буквально засыпали нас пулями.

Пропели последние слова гимна. Жолнин перевел дух и заиграл «Варшавянку».

Руководивший осадой генерал Вишневский прямо опешил. Он не знал, что делать, и вынужден был обратиться к Пепеляеву за инструкциями.

«Осажденные знают о взятии Чурапчи, знают о том, что сюда выслано орудие, — писал он в донесении. — В ответ выбросили красный флаг и играют на гармошке. Как быть дальше?»

Пепеляев ответил:

«Как видно, к красным кто-нибудь прорвался и доставил важные сведения. Приказываю теснее сомкнуть кольцо окружения противника».

Белые стреляли весь день без перерыва. Старались сбить знамя, но, и изрешеченное пулями, оно весело реяло на ветру. Оно так и развевалось до конца осады, свидетельствуя о непреклонности красных бойцов.

И снова спустилась ночь. Белые обстреливают поставщиков снега — «завснегвод», как окрестили их красноармейцы. Наши окопы молчат.

Через каждые два часа дежурный по отряду производит смену бойцов в окопах. Люди ползают на четвереньках, держатся не далее двух — трех шагов от баррикад — иначе грозит смерть. Особенно большая опасность угрожает с восточной стороны, где пепеляевцы занимают гору и стреляют сверху вниз. Здесь непоражаемой была лишь узенькая дорожка. От постоянного ползания одежда на локтях и коленях протерлась, болели припухшие суставы рук и ног. Никто не раздевался. День и ночь были при патронташах, отчего тупо ныли натертые плечи и грудь.