В «игру» вступает дублер

Стоящий на керосинке кофейник задребезжал крышкой. Зигфрид заварил кофе, налил в стакан, подошёл к окну, ожидая, пока чуть-чуть остынет. Вот и зима пришла. Снега пока немного, не то, что у них в Подмосковье, где он сразу ложится высокими сугробами. Но на улице так зябко, и так приятно сейчас сидеть дома, потягивая горячий кофе.

Однако ему надо идти. Непременно надо попасть в «берлогу» к Петровичу. Связь с Анной он сейчас держал только через него, передавал ей тексты радиошифровок. Она, конечно, молодчина. Прекрасно научилась владеть рацией, чётко передаёт тексты и принимает ответные распоряжения. Может, потому и прекратили за ним слежку, что установили его «непричастность» к рации: в то время, как он находился «под присмотром», радиограммы выходили в эфир. К тому же, разведгруппа провела ещё две операции «Дас Фенстер», удовлетворив просьбу Зигфрида о дезинформации гитлеровских ищеек. И узнал он об этом от… Шкловского.

Как-то вечером Шкловский опять был чрезвычайно любезен и уговорил Ларского поужинать в ресторане, посидеть за чисто мужской беседой. Они устроились за столиком, стоявшим в углу, Шкловский заказал много шампанского. Они уже изрядно выпили, когда Шкловский, похвалив сегодняшний спектакль и высказав восхищение фрау Луизой, неожиданно спросил:

— А вы что же, разочаровались в своей модисточке? Совсем никуда не выходите.

Зигфрид понимал: Шкловскому известно, что ходит он не к модисточке, но спросил, придав голосу оттенок недоумения:

— Вы меня опекаете? Даже до постели добрались.

— Не обижайтесь, Ларский, — засмеялся Шкловский. — Я чисто по-дружески. Она, конечно, очень мила, эта учительница, но, увы, слишком скромна. Или не очень?

— Ну, это уж слишком… — возмутился Зигфрид, стараясь понять, что ещё известно Шкловскому. — Я не сторонник пересказывать в подробностях свои отношения с женщиной.

— Ваше благородство уважаю. Ещё раз прошу не обижаться. Давайте лучше выпьем за прекрасных дам, они все этого заслуживают.

— За дам — дело святое, — полушутя поддержал Зигфрид.

— В таком маленьком городе все красавицы наперечёт, мы даже можем назвать их по именам, — продолжал Шкловский. — И вполне возможно, что одна из них — советская «пианистка».

У Зигфрида перехватило дыхание. Шкловский довольно много выпил, но не утратил способности к наблюдательности. Чтобы не выдать себя, Зигфрид поднёс к губам бокал шампанского и, слегка приподняв брови, едва заметно повёл плечами, небрежно взмахнул свободной рукой, всем своим видом показывая, что его привела в недоумение эта якобы абсурдная мысль.

— Впрочем, радистом может оказаться и мужчина, — сказал Шкловский. — Возможно даже, что он работает совершенно один, перемещаясь таинственным образом из города к линии фронта. Уже несколько раз одну и ту же рацию пеленговали то в городе, то около передовой.

Зигфрид перевёл дух: Шкловский даже не подозревал, какой козырь ему выдал, — рация, работающая вблизи фронта, отводит от него подозрения, потому что он, Ларский, здесь постоянно находится под пристальным оком самого Шкловского, и надо думать, не только его одного. Он осмелел настолько, что позволил себе небольшой выпад против Шкловского:

— Я что-то не понимаю: вы меня подозреваете или так сильно доверяете мне, сообщая такие подробности?

— Ни то, ни другое, — засмеялся Шкловский. — Тут нет никакой тайны: о рации, действующей в городе, сейчас говорят в любом офицерском собрании, а господин «Пушкин» кричит громче всех, потому что его совершенно свёл с ума этот неуловимый Зигфрид.

— Так, стало быть, он мужчина, — небрежно заметил Зигфрид.

— А я уже говорил, что, возможно, он работает один.

И вдруг, нагнувшись через стол к Зигфриду, он тихо, но очень внятно сказал:

— Такого агента оценить по-настоящему смог бы только абвер.

Зигфрид застыл от неожиданности на секунду-другую, а потом с видом некоторого легкомыслия ответил:

— Как жаль, что я далёк от политики и детективных игр, а то бы была возможность обеспечить будущее за счёт абвера.

Шкловский, иронично улыбаясь, шутливо погрозил пальцем, но вслед за тем сказал совершенно серьёзно:

— Люблю умных людей, даже если они враги.

— Если вы обо мне, то какой же я враг? — с оттенком прежнего легкомыслия отозвался Зигфрид.

— Отныне вы мой лучший друг, и я приглашаю вас к себе в Германию, — заявил Шкловский.

— Что, прямо сейчас? — шутливо справился легкомысленный Ларский.

— Уже скоро, — несколько таинственно ответил Шкловский.