В интересах революции

– Войковская нынче уже не та, что раньше. Нестор бухает с утра до ночи, а когда нажрется, только и вопит, что анархизм – дерьмо. Народцу нашему, сам знаешь, крепкая узда нужна. Раньше Нестор все в своих руках держал, а как у него крыша поехала, начались разброд и шатания. Шмар полна станция, самогон рекой льется. Ну, я и решил напомнить батьке о его обязанностях. Вякнул на свою голову пару ласковых. Что ты думаешь? Чуть было к стенке не поставили! Своей базы у Белорусской лишился. Еле ноги унес. Прихватил с собой противогаз, костюмчик защитный и решил податься в вольные сталкеры. Тут, как на грех, встречаю старого знакомого. Этот урод на Белорусской в больших чинах был. Потом вроде проворовался и к коммунякам сбежал. Поагитировал малость за светлую жизнь, в Рейх подался. Теперь за чистоту расы глотку дерет. Он-то мне заказец и подбросил. Сказал по большому секрету, что фашисты к войне с красными готовятся. Просил отыскать на поверхности бронемашину – танк или что-то в этом роде. Бред, понятное дело. Как в Метро танк затащишь и на кой хрен он здесь нужен? Ни развернуться, ни бабахнуть как следует. Ну, мне-то это все до лампочки. Жрать что-то надо, а заплатить хорошо обещали. Дай, думаю, приложу руку к этой войне. Пусть коммунисты и фашисты друг другу юшку пустят. Всем остальным только лучше будет. Нашел им технику – любо-дорого посмотреть. «Терминатор». Боевая машина поддержки танков. Мощное вооружение, топлива – под завязку. Спрятал свою самоходочку в Гольяново, и шасть в Рейх за вознаграждением. А тут мне – кулаком в рожу. Они с самого начала не собирались платить. Трое суток лупили, все пытались дознаться, где «Терминатор» спрятан. Когда поняли, что сдохну, а не расскажу, приговорили к расстрелу. Завтра поведут. Единственная радость, что напоследок с тобой встретился.

Томский собирался ободрить прапорщика, но передумал. Аршинов был человеком действия и не нуждался в утешениях. Его надо лишь повернуть в нужную сторону и задать начальное ускорение хорошим пинком, тогда прапора уже не остановишь. Рассудив так, молодой человек принялся изучать темницу, которая была устроена в одной из арок станционного зала. На платформе горело всего два факела. Из дощатых будок, беспорядочно разбросанных по станционному залу, доносился богатырский храп. Он почти заглушал стоны пленников, запертых в других камерах-арках.

Толик перебрался ближе к решетке, чтобы осмотреть замок, разобраться в местоположении часовых и решить, как им с Аршиновым убраться из Рейха. Тут зашевелился и поднял голову калека. Посмотрел на Томского, потерянно покачал головой:

– Облом. Отсюда черта с два убежишь. Я сижу здесь уже год, два месяца и четыре дня, и никто при мне не ушел. Фашисты знают толк в этом деле.

– Значит, мы будем первыми, – буркнул Томский. – А откуда ты знаешь время своей отсидки с такой точностью?

– Вот, календарь у меня на стене. – Калека поднял руку, указывая на испещренный линиями, кружками и буквами мрамор.

– А чем пишешь?– удивился Томский.

– Углем от костра, дружок мой мне приносит.

– Дружок, говоришь? – Толик вспомнил рассказ безногого и поморщился: этот человек вызывал у него отвращение. – А почему дружки тебя не прикончили?

– Не думаю, что из нежности к бывшему коллеге, – вздохнул калека. – Скорее в назидание другим предателям. Мне даже позволяют много лишнего. Могу орать песни, читать стихи и крыть матом всех, кого вздумается. Но очень скоро этому везению придет конец. Вчера ночью смерть предупредила меня о своем приходе.

– Ну-ну, – ухмыльнулся Аршинов. – Это которая безносая старуха с косой на плече? Кончай базар, дураков в другом месте ищи.

– Не старуха, – сурово покачал головой безногий, и Толик увидел, как под слоем грязи белеет его лицо. – Не старуха. Мужчина в пенсне и с бокалом шампанского.

Томский и прапор с удивлением уставились на шутника, который вдруг стал таким серьезным, что даже перешел на трагический полушепот.

– Я узнал его, – продолжал вещать калека. – Ошибиться не мог. Антон Палыч Чехов собственной персоной. Станция Чеховская… Все, все сходится. Он ведь умер в Германии, сделав глоток шампанского, и последние слова произнес по-немецки. Ich sterbe… Я умираю! Ich sterbe! Понимаете? Ко мне, учителю русского языка, смерть могла явиться только в одном обличье… И этой ночью он придет опять. Но я хочу жить. Черт вас обоих подери, я хочу жить! Смотрите, вот погас один факел. Выходцы оттуда не переносят света. Слышишь? Шаги… Он здесь!

Опираясь на руки, калека подполз к Толику и прижался к нему:

– Дружище, ты – моя последняя надежда. Не впускай проклятое привидение сюда. Ich sterbe… Он приближается. Видишь, как поблескивает пенсне и бокал с шампанским в его руке?