В Иродовой бездне. Книга 2

«Взирая на начальника и совершителя верь, Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест…»

Евр. 12:2

Огромная камера, в которую ввели Леву была переполнена. В помещении было очень холодно, так что снимать шапку и пальто не приходилось ни днем, ни ночью. А голод… Какой здесь был голод!.. Кормили очень плохо: знаменитая тюремная баланда, в которой плавали одна две картофелины, и сырой ржаной хлеб – настолько сырой, что из него по заказу тех, кто получал передачи, старые рецидивисты-умельцы лепили удивительные скульптуры, цветы, шахматы. Леве носила передачи сестра Л., но, находясь среди голодных, он не мог есть один, а тут же угощал окружающих. Белье на нем изорвалось окончательно. И вот, пользуясь тем, что в дни передач было разрешено отдавать белье в стирку, Лева передал сестре свои лохмотья, но назад их не получил: из какой-то полосатой розовой материи она сшила ему рубашку.

Тюрьма для Левы была тяжела не только голодом (хотя голод был такой, что кусочек сырого кислого ржаного хлеба казался лучше конфеты), не только прокуренным, тяжелым, вонючим воздухом – она была тяжела прежде всего зловонием духовно разлагающихся людей.

Чтобы забыться от тоски, от ужасов страшной действительности, чтобы чем-то развлечь себя, люди в тюрьме прибегают к анекдотам, самым грязным рассказам о женщинах. И здесь, в этой камере, среди множества воров и разных специалистов (инженеров, агрономов и вообще, как принято говорить, людей с высшим образованием), сидели некоторые из офицеров, которые попали в Сибирь еще при Колчаке и теперь, со значительным опозданием, расплачивались за свое участие в гражданской войне. Эти уже немолодые люди были развращены, что называется, до мозга костей. Во всем разуверившись, давно утратив даже подобие святого и чистого, что когда-то, возможно, наполняло их души, они были ходячими энциклопедиями разврата и всякой нечисти и, рисуясь и смакуя, употребляли все свое красноречие на то, чтобы рассказывать людям самые грязные истории…

В то время, о котором идет речь, в тюрьме не было никаких правил внутреннего распорядка. Спали кто когда хотел. Каждый делал, что хотел. Тюрьма была переполнена, и начальству было не до порядка. Днем еще было сносно: нередко пели обычные тюремные песни. Но когда наступал вечер и потом ночь, тюрьма начинала стонать.

Тюрьма стонала и сотрясалась от страшного, адского смеха. Лежа на полу, Лева старался заснуть, чтобы только не слышать рассказываемых грязных историй. Он клал голову под подушку, чтобы хоть сколько-нибудь заглушить звуки доносимых грязных слов. С тех пор у него выработалась привычка – засыпая, класть голову под подушку. Иногда ему даже хотелось, чтобы он оглох – только бы не слышать всей этой пошлости и цинизма.

Один старый седой полковник, заметив отвращение юноши ко всем этим грязным, похабным историям, сказал:

– Так было и со мной. Первый год я не мог терпеть этой пошлости, на второй стал уже улыбаться, слушая анекдоты, а на третий – сам стал рассказывать их.

– Если бы вы были верующим христианином, – сказал в ответ Лева, – этого с вами не случилось бы. Взирая на Христа, на Совершителя веры, вы не заразились бы этой нравственной грязью.

Воры и старые тюремные рецидивисты, скуки ради, изощрялись в тюремных играх. В карты играли всюду. Тогда в этом никто не видел ничего предосудительного, хотя люди проигрывали и насущную пайку хлеба. Устраивались и различные типично тюремные игры, в которых живое участие принимали все находящиеся в камере заключенные.

Вот одна из игр, которые наблюдал Лева. Называлась она – «кота гонять». Ее проигрывали с каждым новичком, но Леву Бог хранил от того, чтобы кто-либо попытался сыграть с ним в эту игру.

Когда новичок входил, его знакомили со всеми. Казалось, никакой опасности ни в чем не угрожает ему. Затем ему объясняли, что в камере есть один парень, который рехнулся умом: все ищет, кто его предал, из-за кого он попал в тюрьму, чтобы того зарезать. Рассказывали, что он якобы зарезал уже нескольких человек, подозреваемых им в предательстве. Новичок невольно начинал наблюдать за этим парнем. Когда наступала ночь, парень доставал нож и принимался точить его. Новичок замечал, что тог, кто точит нож, то и дело бросает взгляд именно на него и начинал волноваться. Парень вскакивал, делал дикие глаза и с ножом устремлялся на новичка. Тут-то, собственно, и начиналось то, что дало название игре. Новичок бросался из стороны в сторону. Все, как бы сочувствуя ему, закрывали его, якобы стараясь образумить обезумевшего человека, уговорить его не резать беднягу. Новичок бросался к двери, пытался стучать, чтобы вызвать надзирателя, но – безуспешно: надзирателей в это время нет. Так продолжалось далеко за полночь, пока обезумевший от страха новичок не забивался в другой угол нар и там в страшном трепете проводил ночь. Наутро ему объясняли, что это – шутка, не более, чем простая игра.