В исключительных обстоятельствах 1979

— Я две недели не встаю с кровати. Ключи от сейфов лежали в письменном столе. Воспользоваться ими никто не мог. Ваш работник, делавший обыск, утверждает, что не нашел ключей. Не могу понять, куда они могли деться. Еще вчера я проверял — были на месте. Вообще же, позвольте заметить, милостивый государь! — Он повысил голос. — Уважающее себя правительство не допустит, чтобы кто-то терроризировал его подданных, мирных граждан. Я прямо заявляю вам, что считаю сейчас своей роковой ошибкой согласие сотрудничать с большевиками. Я старик, мне все равно и…

Он сел и полузакрыл глаза.

— Вот гнида! — с ненавистью сказал Егор. — Кожу с тебя содрать с живого, тогда по-другому бы запел!

— Товарищ Малинин! — сердито перебил я. — Отведите арестованного в подвал. Только не забудьте забить досками отверстия канализационных труб. Выдайте тулуп, валенки и накормите. А вы, господин Лессинг, подумайте над тем, что вас ожидает. Преступник мог воспользоваться лишь вашими ключами.

Оставшись один, я задумался. Какое-то неясное чувство подсказывало мне, что с Лессингом мы зашли в тупик. Он, пожалуй, сказал все. А следствие не сдвинулось с мертвой точки. Беспокоило меня это странное исчезновение ключей.

За дверью послышался шум. Раздался злой крик Егора:

— Куда ты прешься? К нему нельзя!

— Нет, пропустите! Слышите? Я требую! — зазвенел женский голос.

Распахнув дверь, я увидел тоненькую девушку в коричневом гимназическом платье. Белый шерстяной платок сбился. Круглое детское лицо окружали светлые растрепавшиеся волосы. Серые глаза были полны решимости.

— Входите! — сказал я.

Девушка шагнула в кабинет.

— Кто вы такая?

— Я дочь несчастного больного старика, над которым вы издеваетесь! — смело ответила она.

— Как вас зовут?

— Софья!

— Присядьте и спокойно объясните, что вы хотите. Что же касается вашего отца, то над ним никто не издевается.

— Как? — вспыхнула девушка. — Значит то, что отца избили, — это не издевательство? То, что у нас побили посуду и поломали мебель, — это не должно вызывать негодования? И, наконец, в чем провинился отец?

— Вот с этого надо было начинать! Вы очень молоды, но, надеюсь, понимаете, что, когда идет борьба не на жизнь, а на смерть, с врагами не церемонятся.

— Вот это правильно! — подал голос Малинин.

Софья опустилась на стул и сказала:

— Какой же он враг? Он совсем больной. Вы, кажется, искали какие-то ключи? Я принесла их. Теперь вы должны отпустить папу. — Она протянула маленькую, изящную коробочку.

Я открыл крышку. На сафьяновой подушечке лежали три плоских ключа. Один был длинный и тонкий, как шило, два других походили на перевернутые буквы «Т».

— Почему же их не обнаружили при обыске?

— Они… — замялась девушка. — Понимаете… коробочка завалилась под стол и попала в щель между полом и карнизом… Подметала и нашла…

Я почувствовал, что она недоговаривает. Нужно было бы допросить ее построже, но по угрюмому лицу девушки я видел, что сейчас это бесполезно. Решив вызвать ее еще раз, я сказал:

— К сожалению, отца вашего освободить пока не могу. Если он не виновен, вы скоро его увидите.

— Хорошо! — вскочила Соня, порывисто заматывая платок вокруг головы. — Я думала, что вы… а вы!.. Вы не вняли мольбам дочери, тогда, может быть, до вашего слуха дойдет другой голос!

Она выбежала. Мне вдруг стало жаль девушку. Ее словам я не придал особого значения.

— Ну и штучка! — покачал головой Малинин.

— Каждая дочь любит своего отца.

— Да я не о том! — усмехнулся Егор. — Ведь ее все офицерье в городе знало! Она с виду только скромница, а на самом деле такая… — Малинин грубо выругался.

— Да нет, ты что-то путаешь… — ошеломленно сказал я, вспоминая милое, застенчивое лицо Сони. — Не может быть!

— Фу ты, он еще не верит! — обиделся Егор. — Да я сам видел, как она на тройке с офицерами раскатывала! — Артистка… Такой овечкой прикинется, сроду не узнаешь!

Какие у меня были основания сомневаться в правдивости слов Егора? Стало обидно и больно, словно украли у меня что-то заветное… «Завтра вызову ее. Спрошу, что она имела в виду под „другим“ голосом», — решил я.

В дверь осторожно постучали. Егор выглянул. Это был часовой.

— Там, товарищ Братченко, вас женщина спрашивает. Впустить?

— Какая еще женщина? — буркнул я и сбежал по лестнице.

На крыльце виднелась фигура, облепленная снегом, такая же неподвижная, как каменные львы, лежавшие по бокам лестницы.

Женщина пошевелилась, с пальто посыпался снег.

— Я вдова Новикова, тело мужнино хочу похоронить по-христиански. Напишите бумажку, чтобы из морга его взять разрешили.

— Вот разрешение! — Я набросал ей несколько слов на листке. — Но вы должны нам помочь. Расскажите, с кем встречался ваш муж в последнее время?

— Покойник, царство ему небесное, таился от меня! — горько ответила она. — Только и знаю, что за день перед тем, как убили его, пришел к нам один… — Она умолкла.

— Кто? — быстро спросил я. — Вы его запомнили?

— Да как сказать… — начала Новикова и вдруг замолчала. Глаза ее смотрели мимо меня. Я обернулся. В дверях, расставив ноги, стоял Малинин. В ответ на мой вопросительный взгляд он пожал плечами.